Как-то утром случился массированный налет немецких штурмовиков. Ох, и здорово они тогда нас обработали. Многих сразу убило, а моего лейтенанта осколком бомбы сильно ранило в голову. Пока я накладывал ему повязку, смотрю, а блеск постепенно усиливается. Сияние пробивается сквозь кости, а потом на его лбу проявляется эта яркая горящая печать. Вот тогда я в первый раз и увидел, как она возникает.
Ровно через сутки к нам на батарею привезли снаряды. Полудохлую полуторку мы быстренько разгрузили, а в тесный кузов уложили всех раненых. К шоферу, естественно, посадили нашего молодого командира. Я тоже помогал таскать носилки и обратил внимание, что у всех изувеченных парней на лице сияют эти таинственные письмена, похожие на клеймо. Лишь у одного шофера санитарного автомобиля лоб был совершенно чистый.
Как сейчас помню, звали того шофера Федор Соболев. Короче говоря, машина развернулась и пошла прямиком в тыл. Не успела она отъехать и на сотню метров, как начался очередной артобстрел. Да такой мощный, просто жуть. И надо же такому случиться, что один из крупнокалиберных фугасных снарядов попал точно в задний борт кузова. Ну, думаю, всем конец! Но, как оказалось, я ошибся.
Да только все произошло совсем не так, как ты думаешь. — Старик отрицательно покачал головой, словно предвидя реакцию Григория. — Снаряд сработал, как надо, и раздался невероятно мощный взрыв. И тут, ты не поверишь, из огромного облака огня и пыли вдруг выкатилась совершенно невредимая кабина грузовика. Проехала несколько метров на двух передних колесах и скатилась в глубокую воронку. В следующий миг рядом взорвался еще один фугас. Огромный вал земли взметнулся в воздух и засыпал яму так, словно ее никогда и не было.
Как только обстрел закончился, я и еще несколько мужиков из нашего расчета поползли откапывать останки полуторки. В конце концов мы все-таки вытащили раненого лейтенанта из-под земли. Так что ты думаешь? На бедном парне не было ни одного живого места. Все тело бедняги оказалось иссечено осколками, а шофера, сидевшего рядом, только оглушило. Через десять минут наш несчастный лейтенант тихо умер, а Федор пришел в себя и стал после этого лишь немного заикаться.
Кстати сказать, парень оказался таким же везунчиком, как и ты, — Старик указал пальцем на лоб Григория.
— С чего вы взяли, что я счастливчик? — искренне удивился Григорий.
— Вижу, — твердо заявил Старик и продолжил. — Забыл сообщить, что перед самым отъездом полуторки я внимательно посмотрел на Федора. Лампочка у него в голове, конечно, горела, как у всех, но так тускло, что едва просматривалась. Прямо как у тебя сейчас. По нынешним временам, это очень редко встречается. Особенно на передовой, — Старик пытливо посмотрел на лоб Григория.
— Поэтому я тебе все и рассказываю. Очень похоже, что ты выживешь на этой войне и поведаешь обо мне другим людям. Может быть, какие-нибудь умные ученые заинтересуются таким невероятным случаем.
— А про себя вы что-нибудь знаете? — смущенно поинтересовался Григорий. — Я имею в виду эту яркую отметину?
— Сколько я ни старался, ничего у меня не получилось. Рассмотреть у себя на лбу печать смерти или эту самую непонятную лампочку мне так и не удалось, — печально вздохнул Старик. — Почему-то ни в воде, ни в стеклянном зеркале, ни на боку полированного самовара это странное сияние вовсе не просматривается. Я и на себя смотрел, и на других тоже.
Просто глазами я этот блеск у всех хорошо вижу, а от других предметов он совсем не отражается. Почему? Непонятно! Загадка природы! Так что про себя я ничего не знаю. Да оно и к лучшему, зачем трястись весь остаток жизни? Хотя… Если бы встретил такого же, как я, то обязательно бы спросил. — Старик грустно умолк.
Спустя несколько секунд он спокойно продолжил:
— На следующий день мы узнали, что немцы окружили нашу дивизию. Сколько тогда молодых парней полегло, страсть. А Федору хоть бы хны. Еле-еле бредет, качается от контузии, а все мимо него летит. Смотришь, другой парень хоть куда, и тихо кругом, а вдруг откуда ни возьмись пуля просвистит, и кранты ему. Или, например, когда в атаку идешь. Всех вокруг как траву косит. Ну, думаешь, все — погибель твоя пришла. Ан нет, еще не смерть впереди, а какая-никакая жизнь.
Тогда мы, считай, целый месяц пробивались к своим и с огромными потерями все-таки смогли вырваться из кольца. Тут же налетели особисты и взяли нас в оборот. За то, что в окружении оказались, все до одного, как предатели Родины, попали в штрафбат. Построили нас в колонну и отправили назад. Идем под охраной синих фуражек к передовой. Откуда ни возьмись на санитарной машине едет майор медицинской службы. Понятное дело, что мухой проскочил мимо нашей колонны. Тем более, мы все грязные, оборванные, заросшие щетиной. Считай, целый месяц не мылись, не брились.
И из всей этой огромной колонны жутких оборванцев майор углядел-таки Федора. Остановил машину и подозвал охранника. Говорит, так, мол, и так, этот солдат — шофер из моего медсанбата. Уехал на санитарной машине за ранеными и попал в окружение. Особист ни в какую. Мол, ничего не знаю, на месте разберутся. Майор полез в кабину и достал бутылку медицинского спирта. Отдал флакон охране, а вместо него забрал счастливчика. А мы, все до единого, загремели в штрафбат. Кто жизнью искупил свою вину, а некоторым, как я, повезло, отделались малой кровью. Так что мне, считай, тоже крупно подфартило.
Вот что еще хотел тебе сказать, Гриша! — резко перескочил Старик на другую тему: — Сменил бы ты свою форму. При первом же удобном случае махни матросское обмундирование на солдатское. Я под Одессой собственными глазами видел, как немцы на месте расстреливают всех краснофлотцев. Уж очень они не любят моряков. Меж тем простых солдат фашисты запросто берут в плен. Если те, конечно, не сопротивляются.
На этом их тихий разговор прервался, и вовсе не потому, что Григорию не о чем было больше спросить. Сверху посыпались мелкие камешки, и в окоп аккуратно сполз взводный. Следом неуклюже спустился незнакомый пехотный капитан. Всем своим штатским видом он походил на обычную тыловую крысу. Старик замолчал и внимательно посмотрел на лоб только что прибывшего офицера.
— Степанов! — окликнул лейтенант Григория. — Проводи корреспондента фронтовой газеты к подбитому вчера танку. Он сделает несколько снимков, и потом вы вернетесь назад. А мне еще в штаб полка нужно позвонить. — Ротный козырнул офицеру. Пригнулся и поспешил к своему блиндажу, ловко лавируя между мертвых тел. Фотограф расчехлил свою камеру и принялся снимать убитых, лежащих вповалку на дне окопа.
— Идемте за мной, товарищ капитан, — сказал Григорий. Приподнялся с земли, взял винтовку поудобнее и показал в противоположную сторону.
