Я знал, что он родился в Лондоне и провел молодость в столице Британии. Трикупис не скрывал своего англофильства. Но, с другой стороны, он был трезвым политиком, и понимал, что если сейчас он будет выступать с антирусской позиции, то потеряет значительную часть своего политического влияния, и уже не получит такой поддержки на следующих выборах.
К тому же он был, как ни странно, патриотом Греции. Поэтому я рассчитывал найти с Трикуписом общий язык.
В общем, так оно и произошло. Старый прожженный политик, говоривший по-английски лучше, чем по-гречески, встретил меня подчеркнуто вежливо. Больше всего его интересовали не условия предложенного нами проекта договора, а мы сами. Он пытался понять — что мы собой представляем, кто за нами стоит, и каковы наши возможности. В общем, вполне резонный интерес.
Я, естественно, не стал открывать ему все карты, а просто популярно разъяснил, что, расклад сил в Европе в скором времени кардинально изменится, и Греции выгодней быть вместе с победителями, чем вместе с побежденными. И что, в случае враждебного отношения Греции к Югороссии, возможно не приращение территории королевства, а, наоборот… Тем более, что значительная часть населения Югороссии — греки…
Мои не совсем дипломатичные и несколько циничные выкладки были правильно восприняты господином Трикуписом. Все-таки он был прилежным учеником своих британских учителей. И в жизни придерживался несколько переиначенного девиза одного из британских дипломатов: «У Греции есть постоянные интересы…» В данном случае, наши предложения работали на интересы Греции. Поэтому, эти предложения следовало принять…
13 (1) июня 1877 года, утро, Австро-Венгрия, Лемберг, железнодорожный вокзал, вагон канцлера Германской империи.
Канцлер Германской империи Отто фон Бисмарк
В Кракау, где мой поезд сделал остановку для того, чтобы сменить паровоз, я приказал своему камердинеру сбегать на вокзал, и купить сегодняшние вечерние газеты. Австрийские я быстро пролистал, обратив лишь внимание на их истерические заголовки. Они были такими, словно в Пирее русские утопили не британскую, а австрийскую эскадру.
А вот наши, германские, изучил внимательно. Они были более спокойными и объективными. Вот, к примеру, «Дер Беобахтер»: «Четверть часа позора! Плавучие броненосные мишени королевы Виктории!». А это уже «Альгемайне Цейтунг»: «Невероятная победа „Москвы“! На британские корабли обрушился огненный ураган!». Я сравнил то, что писали эти газеты с докладами наших дипломатов из Афин, которые мне передали в последний момент на вокзале в Берлине. Я понял, что газеты практически не врут. Ну, лишь чуть-чуть, совсем немного приукрашивают. Благо русские провели экзекуцию на глазах у всей Европы, словно строгий учитель выдравший розгами провинившегося школьника на виду у всего класса.
Из всего произошедшего я сделал один однозначный вывод — русские одним ударом смешали в кучу все фигуры, стоявшие на мировой шахматной доске. И сейчас стали возможны новые, самые невероятные, конфигурации в международных альянсах.
В Лемберге меня ждала встреча с австрийским министром иностранных дел графом Андраши. Я уже совершенно точно догадывался, о чем он будет вести разговор. Австрия смертельно напугана появлением у ее границ нового государства, которое тут же начало из обломков поверженной Турции кроить новые славянские, да и не только славянские, государства. А это мина, заложенная под двуединой империей. Я помню слова Андраши, сказанные им в январе 1875 года на заседании коронного совета о ситуации на Балканах: «Турция поддерживает status quo мелких Балканских государств и препятствует их националистическим устремлениям. Если бы не Турция, все эти стремления обрушились на нашу голову. Если бы Босния и Герцеговина отошли бы Сербии или Черногории или если было бы образовано новое государство, чему мы не в состоянии воспрепятствовать, то нам грозила бы гибель и уже мы должны были бы взять на себя роль „больного человека“»…
И вот теперь Турции не стало. Вместо нее откуда-то появилось Югороссия, которая обладает еще не установившимися границами, непонятным политическим устройством, зато огромной, просто, страшной военной силой. Поэтому-то Австро-Венгрия и паникует. Славянские народы, которые входят в ее состав, могут последовать примеру сербов, болгар и черногорцев. Да и венгры были бы не прочь пожить в своем собственном государстве. Что же тогда останется от лоскутной империи? Немецкий огрызок, которому просто больше некуда деваться, как прибиться к Германской империи. Так, за подобными размышлениями, я и доехал до Лемберга. Кстати, это тоже славянский город, в котором большинство его жителей разговаривали, отнюдь, не по-немецки.
На перроне вокзала я увидел фигуру графа Андраши. Он, как всегда, был разряжен, как павлин. На нем была роскошная гусарская форма, делавшая графа неотразимым для женщин. Но я далеко не девица, мечтающая о красавце-женихе, поэтому к пышному наряду Андраши остался равнодушен.
Я вышел на перрон. Встреча наша прошла без особых церемоний, мой визави вообще настаивал на том, чтобы она осталась в тайне. Поэтому, после рукопожатий и пары вежливых фраз о здоровье и погоде, мы прошли в мой вагон.
Там граф сразу же начал пугать меня страшной картиной захвата русскими варварами Европы. Что-то вроде нового нашествия монголов или гуннов. Я лишь усмехнулся про себя, уж кто и может считаться в Европе гуннами, так это венгры, соплеменники Андраши. Недаром они и свою страну называют «страной гуннов» — Хунгарией. Но я не стал его перебивать, и минут десять слушал словоизвержения графа. А потом прямо спросил его. — Милый граф, а что, собственно, вы хотите от Германии?
Андраши прервал свою речь на полуслове, и недоуменно уставился на меня. Лицо стареющего красавца пошло красными пятнами. — Господин канцлер, но ведь это страшное государство — Югороссия — сожрав одну империю, может обратить свой взор и на другие европейские государства. Например, на Британскую империю, флот которой они уже подвергли такому безжалостному истреблению.
Я поднял вверх палец, и граф Андраши, как медиум на сеансе у гипнотизера, уставился на его кончик. — Граф, я хочу вам напомнить, что английские броненосцы были утоплены не у входа в Портсмут, Бристоль или Плимут, а у входа в Пирей. Вот только, скажите мне, какого черта их туда понесло?
Напудренное лицо графа Андраши исказила гримаса негодования. — Господин канцлер, но ведь эта Югороссия — это часть огромной Российской империи, и мне даже страшно представить — что станет с цивилизованным миром, когда над ним нависнет тень русского медведя!
