Люди проходили мимо меня и опасливо прижимались к обочине, снимая шапки и кланяясь… не хватало еще, чтобы кто-нибудь опознал меня, но выяснить обстановку все же следует…
— Ты… Да, ты.
Я указал рукой на молодого парнишку лет пятнадцати, с разбитым в кровь лицом и перевязанной рукой, которой он придерживал на плече корзину с пожитками. За его порванную блузу цеплялись два ребенка. Мальчик и девочка, возрастом лет по пять каждый.
— Приблизься.
— Да, господин. — Паренек низко поклонился и положил корзину на землю.
Детки спрятались за его спину.
— Откуда идешь?
— Из Лектура, господин. — Парню явно было больно, и он придерживал перевязанную руку другой рукой.
— Что сейчас там?
— Смерть… — мрачно сообщил парень. — Резня продолжается. Говорят, руа франков приказал убить всех.
— Значит, войска еще там?
— Ночью были еще там, а сейчас не знаю, господин…
Вот, собственно, все, что я хотел узнать. Посмотрел по сторонам и, увидев, что образовался промежуток между группами беженцев и рядом никого нет, нашарил в мошне несколько серебряных монет и отдал пареньку. Больше ничего, к сожалению, я сделать не могу, как бы ни хотел.
— Потрать эти деньги с умом… — бросил я изумленному беженцу и тронул поводья Родена.
Надо двигаться. Если повезет, то кортеж с мачехой отправится в путь только сегодня, и есть шансы где-нибудь его перехватить.
Проехали несколько лиг, коней не погоняли, они шли легкой рысью, быстрее пока смысла нет. Дорог в Родез несколько… Вот и гадай, по которой из них повезут мачеху. М-да… затея моя, несмотря на благородные задачи и все такое, попахивает идиотизмом все больше.
Время шло к обеду, и мы, съехав с дороги в лесок, остановились перекусить.
— Ваша милость… — Тук раскладывал припасы на походной скатерти. — Дозвольте поинтересоваться.
— Давай…
Настроения разговаривать у меня не было, но слуга на то и слуга, чтобы развлекать своего господина. Может, что интересное скажет…
— Куда мы едем, ваша милость?
— Тебе не все равно?
— Нет, конечно. — Шотландец бросил на меня взгляд, проверяя, не разозлил ли господина его дерзкий ответ.
— Почему, изъяснись, а то получишь в голову.
— Ну как… Судьба моя связана с вами. Куда ваша милость, туда и я. Даже если вы направляетесь в пекло. Но все же хотелось бы знать: туда ли? Я хотя бы приготовился.
— В пекло? — Я взял кусок мяса, критически осмотрел его и взял другой. — Нет, не в пекло. В Родез.
— Если я спрошу вашу милость, зачем мы туда направляемся, вы будете ругаться? — На лице шотландца промелькнула лукавая улыбка.
— Уже спросил. Все-таки надо тебя вздуть, бестия хитрая. Не знаю, что тебе ответить… пока не знаю. Возможно, придется драться. Будешь?
— Обязательно, ваша милость. Это приятнее, чем поклоны бить. Что может быть лучше, чем горячая схватка и кровь врага на клинке? — убежденно заявил шотландец.
— А умереть не боишься? — поинтересовался я.
Мне показалось, что Тук отвечал совершенно искренне.
— Нет… — Шотландец помотал головой. — Для мужчины смерть с оружием в руках почетна.
— А пекло?
— Мне место там гарантировано. Так что не стоит и трепыхаться.
— Не юродствуй. Все могут быть спасены… и вознесены… — Попытался вспомнить какие-нибудь цитаты из Библии — и не вспомнил, поэтому решил дальше не продолжать.
Тук не ответил, молча перекрестился, достал из переметной сумы небольшой бочонок и положил к еде.
— Что это?
— Это, ваша светлость, тот напиток, про который благочестивый аббат Виталь дю Фур сказал так. — Тук приосанился и продекламировал с научным видом: — «Если пить арманьяк умеренно, он обостряет ум, помогает вспомнить прошлое, веселит, продлевает молодость и заставляет отступить немощь; излечивает подагру и язву при употреблении внутрь, а раны — при наружном применении, уменьшает зубную боль. Робкому человеку полезно подержать арманьяк во рту — это развязывает язык и придает смелость». — Шотландец плеснул на донышко деревянного стаканчика темной жидкости и протянул мне: — Это жженое вино, аббат назвал его «арманьяком», мне разочек довелось допить остатки после нашего настоятеля: отличная штука, ваша милость, хоть и не имеет изящества благородного вина. Надо употреблять осторожно, ибо арманьяк крепок и очень коварен.
М-да… Арманьяк. В Гаскони же нахожусь, на родине этого славного напитка. Пивал, пивал… до сих пор дома в баре непочатая бутылка «Le Bas-Armagnac» стоит. Стоит… стояла… и не у меня уже точно… Людка квартиру к рукам приберет. Да и бог с ней. Уже не имеет никакого значения. У меня сейчас… гипотетически, конечно, парочка замков есть.
Взял стаканчик и осторожно попробовал… Тьфу ты… а я-то думал, что божий нектар сейчас вкушу. До настоящего арманьяка этому пойлу — как до Пекина в известной позиции. Грубый вкус… Нет, сходство с потомком прослеживается, но не то… Явно не то. Нет благородства. Видимо, с веками его производство отладили и отшлифовали, а пока… пока и так сойдет. Во всяком случае, пить можно… хотя бы в качестве антисептика.
М-да… разочарование…
— Ты где его нарыл?
— Ну так… из воза жидовского забрал… — Тук смутился. — Неча поганить благородные напитки нечистыми руками.
— Я тебе разрешал их грабить? — поинтересовался я.
Не-э-э… разброд и шатания надо пресекать в самом зародыше. Ты смотри… какая средневековая непосредственность.
— Нет, ваша милость… — Тук скорчил виноватую рожу.
— Ну и ладно… — решил вдруг смиловаться.
Все-таки парень для меня старался… да и не обеднеет от этого ювелир.
— В следующий раз спрашивай, что можно, а чего нельзя. Понял?
— Понял… — повеселел шотландец. — Тут это… Ваша милость… не мешало бы провианта добыть. Еды уже совсем мало, да и зерна для лошадок приобрести не мешает. Особенно для вашего жеребца, ему травки мало.
— И что ты предлагаешь? — Я отправил в рот последний кусок сыра.
А за ним пойдет ветчина с хлебом — и все… больше еды нет. В магазин сходить надо… тьфу ты, черт… ага, в супермаркет. Придурок! Неожиданно для себя разозлился… да и шоссы эти постоянно сползают… Дурацкая средневековая мода. Изловлю первого попавшегося портняжку и совершу прорыв в порточном деле, научу его шить нормальные штанцы.
— Надо к постоялому двору выдвигаться, там все и купим, — пояснил Тук. — Он обязательно должен стоять на этой дороге. По ней же паломники постоянно ходят… Эх, если бы вы знали, какие паштеты тут делают…
— Тук, ты осел. Это моя земля, и я знаю, что здесь делают, а чего — нет!.. — заорал я, пытаясь отвязать гульфик.
