И потом, уже в Замке, она, деморализованная проигрышем каким-то крайне примитивным, пусть и дико агрессивным молодым парням, регулярно проводила время в постели Антона. Эти забавы её не унижали и ни к чему не обязывали. Зато позволили вытащить из его раскрывавшегося на пике страсти подсознания много полезных подробностей и фактов.
Отчего и использовали в своих операциях аггры исключительно женщин, оставляя «примитивным существам» роль исполнителей или, в крайнем случае, подконтрольных «старшим» координаторов. Как того же Лихарева или Георгия.
Наконец утомительный полёт закончился, дверь открылась, они вышли на узкую, окрашенную неприятной синей краской площадку «чёрной лестницы» обычного петроградского дома. Только при «настоящей» жизни Басманова и эти лестницы содержались в порядке, а здесь словно стадо плохо воспитанных обезьян повеселилось. Деревянные накладки с перил сорваны, железные стойки погнуты, будто их пытались сломать или вырвать с корнем, да силы не хватило. Стены исписаны, где гвоздями глубиной на сантиметр, где краской — примитивными матерными словами. Ступеньки в грязи, перемешанной с окурками.
Бывало, видел он такое, попадая в освобождённые от «красных» города. Везде одно и то же, будто существа, некогда вынужденные выглядеть и называться «людьми», превратившись в «пролетариев», облегчённо возвращались к своей истинной сущности.
— Михаил, — сказала Сильвия, запирая за ними дверь на тяжёлый засов, — теперь можно говорить и держаться свободно. Я вижу, как ты натянут.
— Миледи, — ответил Басманов, вынимая из кармана папиросную коробку, — вот об этом — не надо. Тебе смысл подобных слов просто непонятен. Когда у тебя два снаряда остаётся, на боку шашка и «наган», а немцев вокруг полсотни — тогда «натянешься». А шляться с красивой женщиной по кабакам в сухих сапогах — штатским просто не понять, насколько это расслабляет, а не «напрягает».
— Хорошо, Михаил, я поняла, не обижайся…
Она наскоро объяснила ему сущность места, где они оказались. В той самой, придуманной Шульгиным, «советской коммуналке», куда сам Замок всеми своими силами не мог проникнуть и в то же время закрыть в него доступ «посвящённым». Сашка тогда подловил почти всемогущее «явление» (а как ещё назвать этот самый Замок, почти как Вселенная, бесконечный и неописуемый) на древней, как мир, апории. «Может ли всемогущий Бог создать камень, который сам не сможет поднять?» Именно это и получилось.
Басманов в Замке побывал именно тогда, когда решался вопрос о южноафриканской экспедиции. Пробыл очень недолго. Сюда ему зайти не случилось. Он стоял, озираясь на грязные стены и заросший паутиной четырёхметровой высоты потолок, несколько газовых плит и кухонных столов, принадлежавших нескольким хозяйкам живших здесь семей.
— Посмотри вон в том стенном шкафчике, — сказала Сильвия.
Он подошёл, открыл, увидел там будто век его дожидавшуюся бутылку «Московской» водки с красной сургучной головкой. Бывшая британская аристократка в это время открыла холодильник «ЗИС», специально для советских коммунальных кухонь придуманный, с замком на дверной ручке, но сейчас незапертый. Нашла там солидный кусок почти свежего сыра. А в остальном: «Зима, пустынная зима». Да им ничего больше и не требовалось, поужинали они достаточно плотно. Разве что горелку под чайником зажечь. Индийский чай «со слоником», для разговора, голландский сыр, ну и та самая «Московская».
С полчаса Басманов с Сильвией сидели и говорили совсем спокойно. Не хотелось им задевать ни одной темы, способной нарушить хрупкое равновесие отношений. Говорили просто так, старшая сестра с братом, о жизни прошлой и будущей, о каких-то интересных событиях, ну, само собой, о личной жизни.
— Я тебе, Миша, очень советую закончить свою «вольную жизнь». Тридцать два тебе, правильно? — тихо и назидательно спросила аггрианка.
— Тридцать три скоро, — грустно ответил Басманов, будто этот возраст действительно имел для него какой-нибудь смысл.
— Вот и хватит. Марина на тебя обратила внимание?
Полковник будто бы слегка смутился. Не понять, чего вдруг?
— А ты на неё?
Басманов молча согласился.
— Чего же тебе ещё? У моих девушек присутствует нечто вроде импринтинга. От чего он зависит — я не знаю. Верещагина почти год прожила в человеческом мире, послужила в спецназе, мужчин видела достаточно. И — ничего! Тут вдруг увидела тебя — и что-то ощутила! Не узнать девчонки. Логически это необъяснимо: и «братья» Ляховы, и Уваров, и многие другие её ничем не привлекли. Мужчины с московских улиц — тем более. И тут увидела тебя! Наверное, Дайяна их так и программировала — если её девушки захотят влюбиться, так уж в самых лучших, наиболее им подходящих. Ты ей показался лучше всех, увиденных за год. Так уж ты постарайся, Миша, не обмануть её надежд. Если она тебе хоть немного нравится.
— Красивее девушки я не видел, — почти выдохнул Басманов.
— Отчего так? — спросила Сильвия, разливая по стаканам советскую водку. — Ты пятерых сразу увидел. Чем Людмила хуже, Маша, Кристина?
— Что ты хочешь, леди Си? Объяснить необъяснимое? Как будто ты из ста мужчин не выбирала одного…
— Тут совсем другая тема, — ответила Сильвия. — Обо мне говорить не будем. Но вчера ты эту девушку не видел и ничего подобного не думал. Потом перед тобой возникли сразу пять, среди которых даже я не взялась бы выбрать лучшую. А ты — выбрал. Почему? Она на тебя первая посмотрела «нужным» взглядом, или ты ощутил «родство душ»?
— Не терзай ты меня, я сам ничего не понимаю. Завтра мы с ней снова увидимся, тогда, может быть, что-то прояснится…
В третьей по счёту от кухни комнате, обставленной как настоящая спальня, с очень широкой кроватью и абсолютно свежим бельём (крахмалом пахло и морозной свежестью, будто вправду его на зимней улице сушили), Сильвия сказала:
— Завтра ты, Михаил, сделаешь всё, чтобы стать для девочки Марины лучшим и единственным.
— Завтра? — как-то очень безразлично спросил Басманов, глядя, как Сильвия, погасив верхние люстры и включив слабенький торшер в углу, стянула через голову сарафан, слегка растрепав причёску. Под ним у неё действительно были подвешены к широкому, усиленному кевларовой лентой кружевному поясу и ещё ремешками вокруг бёдер, на манер подвязок, пистолетные кобуры. Она их сняла вместе с поясом, бросила на прикроватную тумбочку. Теперь на леди Спенсер остались только трусики, абсолютно символические. Офицеру было даже и непонятно, для чего такое носить? Ни от чего не защищают, всё через них просвечивает и проступает. Давно, впрочем, известное.
