Именно на такую реакцию собеседника Углов и рассчитывал. Теперь нужно было только поддерживать в князе кипение гнева. Тогда его признание будет получено. Поэтому надворный советник не выказал ни малейшего волнения при виде хозяина дома, вскочившего на ноги.
Он совершенно спокойно отвечал:
– Кто я таков, ты, князь, уже слышал. Ежели моих слов тебе мало, то спроси у графа Головкина, светлейшего князя Меншикова или у самой матушки императрицы. Что ты так всполошился-то, Василий Владимирович? Разве я говорил, что это ты царя Петра отравил? Вовсе нет. Ты лично такое заявил. Самого себя, можно сказать, выдал. Осталось только изложить подробности злодейства, учиненного тобой. Как именно ты его осуществил? Кто конфекты отравленные делал и передавал?
Князь Долгоруков еще несколько секунд стоял столбом посреди гостиной. Как видно, он боролся с желанием выхватить шпагу да заколоть обидчика. Желваки так и перекатывались у него на лице.
Но князь Василий все-таки справился с приступом гнева, сел в кресло, надменно взглянул на Углова и произнес:
– Теперь я вижу, кто интригу против меня затеял. Как произнес ты имя светлейшего князя Александра Даниловича, я сразу все понял. Он это, больше некому! Мстит мне за то, что я воровство его перед царем Петром разоблачил. Тому уж десять лет минуло, а светлейший князь все забыть не может. Вот и послал тебя, чтобы напраслину на меня возвести. Но я тебе, сударь, так отвечу: все это одни лишь наветы. Никаких конфект я не делал и ничего про такое злодейство не слышал. Так буду и впредь говорить, хотя бы и под пыткой. А более мне сказать нечего. – Василий Долгоруков замолчал.
Гостям из будущего было видно, что он действительно высказал все, что хотел, и на этой позиции будет стоять твердо.
Углов искоса взглянул на Ваню. Дескать, что скажешь? Правду говорил князь Василий или нет?
Ваня был бледен, кулаки крепко сжаты, глаза невидяще смотрели куда-то в угол гостиной.
Внезапно он заговорил, причем не своим обычным голосом, слегка глуховатым, а каким-то чужим, звонким и резким:
– Напрасно, князь, ты коришь себя за смерть брата своего Юрия! Вины твоей в том нет. Ты не мог знать, что бунтовщики перейдут Дон и нападут на батальон, которым Юрий командовал. С тех пор много лет прошло, а ты все казнишь себя, и сердце твое кровью обливается. Напрасно!
При первых же словах Ивана Полушкина лицо князя Василия изменилось. Он с испугом глядел на человека, говорившего все это, бледнел на глазах, хотел что-то ответить, открыл было рот, но слова не шли.
Меж тем Ваня продолжал:
– Вижу и другое, что тебя мучает. Это преступная страсть твоя к жене твоего подчиненного, батальонного командира. Ничего не можешь ты с собой поделать, все думаешь, как бы отослать майора, мужа Натальи, или же погубить его, чтобы женщина осталась одна и досталась тебе. Судьба ее троих детей тебя не волнует – важна только твоя похоть!
Вся кровь отлила от лица князя Василия, оно сделалось белее мела.
Однако он все-таки смог справиться с волнением, которое мешало ему говорить, и глухо произнес:
– Откуда ты все это знаешь?! Кто ты?
– Я – тот, кто видит скрытое, – совершенно серьезно отвечал Ваня. – Невозможно спрятать что-то от моего взора. Это дано мне свыше. Сейчас я узнаю и о твоих мыслях касательно царя Петра. Но лучше будет, если ты сам скажешь. Право, князь, не молчи, облегчи душу! Ведь видишь, что от меня ничего нельзя утаить!
– Ладно, пусть! – вскричал Долгоруков. – Я скажу! Да, я таил зло против царя Петра. Велика была моя обида на неправедное гонение, которое он учинил. Шесть лет меня в Соликамске держал, в ссылке, словно вора или душегуба какого! За то не любил я его. А еще за гневность, всем известную, за всякую неправду. Катерину, ливонку, которая стала ныне русской императрицей, тоже не почитаю. Но в смерти царя я неповинен! Гляди мне в душу, человек праведный! Увидишь: обида там есть, а заговора нет. Так ли? – Он со страхом и с надеждой взглянул на Ваню.
Тот некоторое время медлил, словно проверяя себя, потом сказал:
– Так. Зла царю ты не делал.
Василий Долгоруков глубоко вздохнул, откинулся в кресле. Глаза его были закрыты, грудь судорожно вздымалась. Видно было, что разговор с праведным человеком дался ему ой как нелегко.
Однако Ваня не считал эту задушевную беседу законченной.
– Да, ты царю зла не делал, – повторил он. – Тогда скажи, князь, а кто мог отравить императора Петра Алексеевича? Ты ведь всех знаешь, кто царя окружал. Тебе ведомо, кто из них чего стоит. Да и человек ты наблюдательный, все подмечаешь. Вот и скажи, кто мог царю отраву поднести?
Князь Василий некоторое время раздумывал, затем произнес:
– Я тебе так скажу, сударь мой. Царь Петр часто был гневен и весьма несдержан. Он многих обидел. Так что если искать его врагов среди обиженных, как вы делали, меня подозревая, то можно половину жителей Петербурга в отравители записать. Нет, высматривать такого злодея надобно не среди тех, на кого царский гнев уже пал. Виноват тот, кто мог пострадать в будущем и страшился этого. Тут и гадать нечего. Первый вор всем известен. Это Алексашка Меншиков. Недаром царь в прошлом году его от Военной коллегии отставил и губернаторства петербургского лишил. Вот на кого гнев государя должен был пасть в первую очередь. Вот кто мог желать его смерти.
– Меншиков? Нет, это невозможно, – твердо сказал Углов. – Ведь это он, светлейший князь, первым поддержал наше расследование, бумагу нам на то дал и средствами снабдил. Неужто Александр Данилович сам под себя яму роет? Нет, тут ты напраслину говоришь, князь Василий!
– Может, и напраслину, – согласился Долгоруков. – Чужая душа потемки. Тьма со светом там перемешаны. Да и не один Александр Данилович государеву казну воровал. Генерал-адмирал Апраксин тоже много оттуда поимел, да и канцлер граф Головкин руку по самый локоть запускал. Еще смерти императора могли желать те персоны, которые надеялись перенять от него власть. Я говорю о людях, окружающих царскую дочь Анну. Тут и жених ее герцог Карл-Фридрих, и его верный клеврет, тайный советник Бассевич, который вился вокруг государя словно лис. Есть и сторонники царевича Петра Алексеевича. Здесь впереди всех стоит его царственный дед, император австрийский Карл Шестой. Сей венценосец мечтает посадить внука на русский престол, чтоб чрез него управлять нашей страной. А еще тут бабка юного царевича, первая жена Петра, Евдокия Лопухина, ныне монахиня. Есть и князь Голицын Петр Алексеевич.
– А ты сам разве не принадлежишь к той же партии? – спросил Углов. – Ведь я был на заседании Сената, слышал, как ты юного Петра Алексеевича в императоры предлагал!
