Решив подождать, пока господин в чёрном дочитает газету - а вдруг он её оставит тут же? Информация-то нужна! - я направился к стоящей у центрального входа в парк афишной тумбе, густо заклеенной разного рода плакатами и рекламой.. Но не дойдя десятка полтора шагов вдруг услышал: 'Стой, солдат!'. Поскольку обращались явно ко мне, я выполнил требование и повернулся. Передо мной стоял здоровенный - явно за два десять ростом усатый полицейский в точно такой же форме, как виденный утром у вокзала.
- Ты что, читать не умеешь? Для кого написано, что всякой скотине здесь не велено?! - Блюститель явно был не в духе.
- Читать я умею. А в чём, собственно, дело, уважаемый? Я что-то нарушил? Представьтесь, пожалуйста!
Проигнорировав мои слова, полицейский крепко ухватил меня выше локтя и потащил к выходу. Моя попытка вырваться ни к чему не привела: пятерня у мужика соответствовала общим габаритам, а хватке мог бы позавидовать сам Валуев. Применять же более радикальные методы, чтобы освободить руку, я не решился: кто его знает, что здесь полагается за 'сопротивление сотрудникам при исполнении'. Вон, в кабуре 'смит-вессон', а там шесть патронов в барабане, и каждая пуля - без малого одиннадцать миллиметров. Не пристрелит - так искалечит надолго.
Выволокши меня наружу, полицейский чин остановился:
- Умеешь, говоришь читать? И чего нарушил - не ведаешь? А вот так вот - понятно, чего нарушил?
Палец его свободной руки указующе тыкал к аккуратной табличке на воротах:
'Солдатамъ и собакам входъ воспрещёнъ!'
Борис
Кабинет, где трудился на благо империи помощник пристава, мы нашли без труда: высокая филенчатая дверь, покрытая тёмно-коричневым потрескавшимся за долгие годы лаком была даже слегка приоткрыта: не то кабинетосиделец пытался так проветривать помещение, не то просто предпочитал на слух воспринимать происходящее в длинном полутёмном коридоре казённого здания.
Стас решительно постучал и тут же вошёл, одновременно с раздавшимся 'Да!'. Через секунду я также оказался в кабинете, плотно прикрывая дверь за собой. Помещение оказалось небольшим, скорее, я назвал бы его маленьким, если бы не высоченный - метров под шесть - потолок и создающее некую иллюзию простора большое окно прямо напротив входа. После полумрака коридора мне показалось, что в комнате даже слишком светло, так что пришлось прищуриться. Спиной к окну за тяжёлым даже с виду канцелярским столом, уставленном стопками папок, недорогим письменным прибором, керосиновой лампой и странной трёхгранной призмой, украшенной поверху имперским орлом, сидел начинающий лысеть гладко выбритый сухощавый мужчина лет тридцати пяти в тёмно-зелёном мундире с узкими серебряными погонами на плечах. Видимо, до нашего вторжения он что-то искал в стоящем перед ним картотечном ящике, подобном тем, которые ещё можно встретить в городских библиотеках, но заметно более широком.
Шкафчик с подобными же ящиками стоял у стены напротив аккуратно побелённой высокой печи: как я понимаю, одной на два соседних кабинета. Похвальная экономия, почти по-европейски. Путь посетителям вглубь кабинета преграждала погрудная стойка, покрытая тем же потрескавшимся лаком, что и дверь, на которой на замызганном подносике помещалась дешёвенькая даже с виду чернильница с парой перьевых ручек вроде тех, которые у нас в школе были на факультативных занятиях по черчению, а рядом - пресс-папье и несколько листков бумаги.
- Чему обязан, господа? - Владелец кабинета внимательно поглядел на нарушителей его чиновного уединения.
- Павел Аполлинарьевич? Здравствуйте. Мы к Вам по делу... - Приветливости улыбки Трошицинского мог бы позавидовать и шведский король, вручающий 'Нобелевку' очередному корифею человечества.
- К нам без дела не ходят... Постойте, посетителям не дозволено... - Полицейский чиновник был искренне удивлён, когда Стас, подняв закреплённую на петлях часть доски, ловко откинул внутренний крючок и решительно миновал перегородку.
- Вы уж простите, Павел Аполлинарьевич, но мы ненадолго... Мы люди приезжие, время бережём и ценим. И своё время ценим, и Ваше... Так что не окажите в помощи.
Следующие несколько секунд мы изображали, стоя вокруг стола, нечто вроде вершин гипотетического треугольника, взглядами проецируя невидимые его стороны. Наконец, помощник пристава вновь опустился на своё место, возвращаясь к психологически комфортной позиции 'чиновник и просители':
- Итак, господа, я вас слушаю. Потрудитесь изложить своё дело, из-за которого вы устроили столь бесцеремонное вторжение?
- Я инженер Трошицинский, Станислав Станиславович, из Киева. Вот мои документы. - На стол перед полицейским чином лёг тот самый, выданный в 1903 году предку нашего одноклассника 'бессрочный' паспорт, в котором, в отличие от современных документов такого характера отсутствовала фотография владельца, зато на второй страничке, сразу после фамилии, значилось: 'Звание: дворянинъ'. Обсуждая вчера наш визит в полицию, мы как раз и исходили из того, что в сословной Российской Империи слову дворянина придаётся несколько большее значение, чем показаниям простых смертных, а уж тем более тех, чьих предков всего лет сорок перед этим пороли на конюшнях, а то и просто продавали, словно домашних животных.
- А это - продолжил Стас, кивком указывая на меня, - господин Гележин, журналист. - При этих словах чиновник внимательно и несколько неприязненно взглянул мне в лицо. Поскольку мы продолжали стоять, смотреть ему пришлось снизу вверх. На мгновение мне показалось, что глаза его оказались на одной линии с тонкими полосками на его погонах с вертикально расположенными парами звёздочек. Колючий такой взгляд... - Он вам всё и изложит.
- Итак, я вас слушаю?.. - Пальцы помощника пристава натренированно перелистали документ, после чего он, видимо, удовлетворившись, кивнул и вернул паспорт Трошицинскому.
Ну, раз слушаешь, так слушай... Вилку только приготовь, спагетти снимать. Свою 'легенду' я продумал основательно, и даже протестировал рассказ на Троцком. Но вот как к нему отнесётся местный представитель власти? Ну, помогай Боже!
- Как уже сказал Станислав Станиславович, я журналист. По заданию редакции был в Варшаве, собирал материалы об истории оперы. Надо сказать, тамошний театр мало в чём уступает лучшим европейским образцам, а в чём-то, возможно, и превосходит. - Я, не моргнув глазом, излагал читанное когда-то в интернете. На что на что, а на плохую память репортёру жаловаться не приходится. - Там встретился с господином Трошицинским. Мы давние знакомые, в Киеве живём неподалёку, поэтому встреча в чужом городе была для нас обоюдно приятна. Он и предложил меня написать для планируемого к изданию сборника по гидростроительству статью об Августовском канале. Поскольку моя задача в Варшаве к тому моменту была выполнена, я согласился. Сами понимаете, дополнительный доход никогда лишним не бывает.
- Понимаю, разумеется. Но к чему мне это всё знать? - 'Пал Аполлинарич' явно начал раздражаться. - Я к каналу касательства не имею, к театрам - тем более!
Рассерженный полицейский - несговорчивый полицейский, поэтому я поспешил слегка сократить свой рассказ, чтобы не раздражать хозяина кабинета ещё больше.
- Зато вы имеете касательство к полиции! Дело в том, что у меня пропал бумажник. Вероятно, его вытащили. А там все мои документы и деньги! И как мне теперь быть? Хорошо, что господин Трошицинский согласился прийти сюда, удостоверить мою личность, а то бы я даже не знал бы, что делать! Вы представляете, что означает оказаться без документов в чужом городе! Ладно бы деньги: деньги приходят и уходят, но как быть без паспорта?
- И много было у вас денег... в пропавшем бумажнике?
- Около двухсот рублей, точно сказать не могу...
- Солидно, солидно... Только заявления о пропаже необходимо подавать по месту пропажи. Где именно пропал ваш бумажник? - Полицейский глянул даже с каким-то участием.
