закончить исторический факультет и потом некоторое время работал в Госархиве. Как раз пришло время «святых» девяностых, и особо хитроделанные товарищи решили использовать себе во благо «наследство предков».
Ими делались запросы в архивы под соусом восстановления справедливости по отношению к репрессированным родственникам. Видимо, затем должны были последовать запросы о возвращении былых раскулаченных активов. Ходили тогда слухи, что можно забрать оставшиеся от предков здания, мельницы, целые производства. Типа невинно осудили их дедушек и бабушек, и государство обязано все компенсировать.
И чем вы, думаете, все эти хитрожопые изыски закончились? А решительным пфуком! Практически все родственники наших ушлых граждан были осуждены за дело. Бывшее кулачье и купеческие приказчики также неплохо устроились в те годы на местах. Ругали колхозы, но теплые должности занимали первыми, отталкивая остальных. Кладовщики, завхозы, завмаги и прочая синекура. Никто из них не желал честно работать на страну.
Вот и палилось бывшее кулачье — кто на прямом воровстве социалистической собственности, кто на спекуляции или прямом вредительстве. Случались и более банальные преступления. Пил на рабочем месте и спалил коровник, допустил преступную халатность и угробил колхозное имущество. Им же было плевать на остальных и их труд.
И ведь все осуждены честно и по закону. Обычным судом, а не «тройками». По чисто уголовным делам. Никто лишнего им не добавлял. Так что, когда услышите от кого-нибудь из хитропопых подобный плач, делите все на десять или требуйте прямых доказательств. Вся эта репрессированная публика чаще всего сидела за дело, обычные барыги, спекулянты и бракоделы.
Ну политики я не касаюсь, но здорово подозреваю и что там все аналогично. Пауки и упыри жрали друг друга с большим удовольствием и не жалея крови. Своей и чужой. По шумок и карьеристы тогда сочинили тысячи анонимок. И хорошенько вспомним состав страшного ГУЛАГа. Подавляющее большинство его состава составляли обычные уголовники, к коим после войны добавились предатели, бандеровцы и прочие лесные небратья. Так что плачущей по «безвинно убиенным» диссиде надо давать в зубы фактические цифры.
Что-то я разошелся, заметив очередную несправедливость. Вроде бы и не особо меня касается. Ну подумаешь жители забытого богом поселка еще пару лет перебьются без клуба. Бедные деревенские библиотекари так и будут осенью подставлять тазики под капель, кружки и секции тесниться в старом здании школы. А те, кто туда не попал, болтаться по улицам и мечтать выбраться из бескультурной деревни в город. Посконная Русь, потомки вольных поморов, они, значит, не заслужили, не заработали себе на хорошую жизнь. Пусть отстраивают иные окраины за их счет.
А они отдали государству выловленную в море рыбу, заплатив последние колхозные копейки на траулеры. Спилили на валюту все приполярные леса, открыв дорогу арктическим ветрам. А потом все удивляются — а чего погода так резко изменилась? Отдали Родине последнее кровное — можете быть свободны! Ни сейчас, ни в будущем не получите больше ничего!
Ненужный никому кондовый русский генофонд, он позже растворится среди бесчисленных приезжих в огромных мегаполисах. Забудутся древние обычаи, самобытные песни, истлеют старинные красивейшие одежды поморских женок, самые богатые и изысканные среди всех русских. Останутся лишь старики и привидения. Эх, что-то я себя накрутил, даже руки ходуном заходили. Нет, я лучше все это выскажу в Центре, в лицо тем, кто облечен властью.
Решено! Или в Поморье вливают отнятые ранее средства, или я отказываюсь от сотрудничества. Надо же пользоваться положением. Довольный собой складываю инструменты в кладовку.
— Серега, ты вроде хотел звонить в город?
— Да.
Я вышел на улицу, когда рядом тормознул на велосипеде Славик Хазов. Он из местных, но нам частенько помогает.
— Наташка сказала, что связь отличная. Бери велик и кати, потом оставишь у почты.
Связь в Союзе дело такое. Имеется в хорошем виде лишь у военных, в приличном у ведомственных контор. Остальным по остаточному принципу. Дело вроде как меняется к лучшему, но когда еще до провинции приличная связь доберется! Потому тут же вскакиваю на крепко, как танк, скроенный «Урал» и мчусь по назначению. Овсянников должен быть сейчас на месте. С этим летним солнцем не поймешь сколько нынче времени. На самом деле уже поздний вечер.
Глава 8
Особенности межнациональных отношений
Настроение хорошее. Билеты заказаны. Овсянников пышет позитивной энергетикой. На раскопках меня ждут, не дождутся. Так что послезавтра с утра автобусом до Лешуконского, а там на Эльке до города. Осталось уладить дела с Истоминым. Вроде как три сотни я честно заработал. Может, и больше. Жаль, что приходится уезжать. Компания здесь веселая, Нюрка опять же и прочие радости студенческого бытия. Песни под гитары по вечерам, довольно смелые разговоры про жизнь. Ребята как один подобрались умные и нестандартные. Далеко пойдут! Им бы еще в головы вбить чего полезное. Но партия и комсомол так постарались, что замшелые догмы для них не более чем тлен. Где же, черт побери, вся наша общественная наука? Строчит доклады и сомнительного качества записки? Лучше уж разогнать к чертям всю эту квелую публику!
У меня уже выбраны жизненные приоритеты, так что с легким сердцем качу обратно. Деньгами снабдят. Я более чем уверен, что кроме официального оклада буду получать «взятки» от Марго или Профа. Так на полном ходу подкатываю к строящемуся зданию. Объезжая импровизированный забор, тащу велосипед к бытовке и слышу девичий визг. У нас там оборудована летняя душевая. Дневного солнца еще хватает, чтобы нагреть к вечеру воды. А мне интересно узнать, кто тут озорует.
Картина маслом. Парень характерной наружности пытается сквозь неплотно подогнанные доски рассмотреть, кто там моется внутри. Ржет, веселится, видимо, его заводит крик Верки. Ладно бы был местный, их есть кому приструнить, если нажрался и берегов не ведает. Можно и просто в морду дать. Утром прочухается и не обидится. Еще проставится за косяк. Дело то между своими. А вот кто этот чужак?
Начинаю вполне вежливо. По деревенским меркам, разумеется.
— Эй, тебе чего тут надо, паря?
Чужак оглядывается, замечает меня и злобно сплевывает. Сразу настроен на агрессию. Помешал я ему…
«А тут дело пахнет керосином!»
— Слишь, хья, отойди.
Охренеть! Человек, переживший девяностые в полном их раскрасе сразу может определить лицо этой кавказской национальности. Уж очень они отличаются от других жителей тех южных мест. Плюс характерный акцент. Но черт побери, откуда он тут такой наглый взялся? Я еще понимаю город, рынок, но в богом забытой деревне? Насколько помню этот народец, они напрочь отмороженные, потому действовать надо стремительно
