На коричневой от загара шее я увидел ещё одну тонкую тесьму — видимо, на ней висел нательный крестик.
Монах снял замок и со скрипом открыл тяжёлую створку.
— Заходи.
Я вошёл в прохладную полутьму храма. Слева была обитая листовым железом дверь с табличкой:
«Филиал Новгородского музея-заповедника».
Справа деревянная лестница уходила в подвал.
Монах повёл меня прямо — к ещё одним дверям, над которыми виднелась растрескавшаяся фреска. Эти двери вели внутрь собора.
Я догадался, что помещение, через которое мы прошли, было пристроено к собору гораздо позже — возможно, в восемнадцатом, или девятнадцатом веке. И монах подтвердил мою догадку.
— Что вы ищете? — спросил он, стоя за моей спиной.
— Вечевую площадь, — ответил я, разглядывая стены собора.
Штукатурка во многих местах облупилась, открывая красный кирпич стен. Вместо высокого свода я увидел деревянное перекрытие, словно кто-то устроил в куполе второй этаж. Перекрытие разделило пополам фреску с тремя неизвестными святыми — я видел только их ноги в сандалиях и подолы разноцветных одежд.
— Не там копаете, — сказал монах.
Я повернулся к нему.
— Почему вы так думаете?
— Я не думаю, а знаю, — строго ответил он. — Вечевая площадь была здесь.
Он показал на двери, через которые мы вошли.
— Вот на этом крыльце стоял князь Александр, когда его выбирали новгородским князем.
Монах легко топнул ногой по каменным плитам.
В его словах был смысл. Логично устроить площадь именно перед входом в церковь. А если учесть, что пристройка появилась намного позже, то… пожалуй, эта версия могла оказаться верной.
— Откуда вы знаете? — спросил я.
— Знаю, — повторил монах, чуть наклонив седую голову. — Идём. Здесь нельзя долго.
Я не стал спорить. В соборе пахло какой-то затхлостью, заброшенностью.
— А что там?
Я показал вверх, на деревянное перекрытие.
— Планетарий, — ответил монах.
Мне показалось, или он усмехнулся.
Когда мы вышли в пристройку, я снова не удержался от вопроса:
— Вы живёте здесь?
— Я здесь работаю, — ответил он. — Сторожем.
До самого вечера я катал из раскопа наверх тяжёлые тачки с землёй и прикидывал — есть ли смысл копать у западной стены собора. Конечно, разбирать пристройку никто не позволит. Но вот аккуратно вскрыть крыльцо и асфальтированную дорожку — вполне возможно. Чем чёрт не шутит — может, и наткнёмся на следы вечевой площади.
А вечером в общежитии меня отыскала Женька.
— Гореликов, — сказала она, сурово глядя на меня. — Тебе звонила эта твоя Света. Просила передать, что она в Старой Ладоге.
Сердце в груди радостно трепыхнулось. Значит, Света разыскала номер Новгородского музея, через них нашла меня и дозвонилась до общежития.
— Спасибо, Женька! — улыбаясь, поблагодарил я. — А свой номер она не оставила.
— Вот!
Женька сунула мне в руку смятую бумажку, на которой небрежным почерком были записаны несколько цифр.
— Дашь позвонить из камералки? — спросил я.
— Звони, мне-то что!
Женька пожала плечами.
Я бросился к телефону и, глядя в бумажку, набрал номер. Трубку сняли после первого гудка.
— Алло? — сказал недовольный мужской голос.
— Здравствуйте! — вежливо ответил я. — Вы не могли бы позвать к телефону Светлану Поленко?
— А кто её спрашивает?
— Это однокурсник, из университета.
— Какой однокурсник? Горелов?
— Гореликов, — поправил я.
— Понятно, — хмыкнул голос.
А затем в трубке раздались короткие гудки.
Что за чёрт?
Я снова набрал номер, но на том конце провода по-прежнему было занято.
Июль 1240-го года. Устье Ижоры
Ижору перешли выше по течению, в густом бору — старшина ижорцев Пелгусий показал подходящий брод. Он с небольшим отрядом местных охотников встретил дружину Александра возле истока Невы — там, где река вытекала из Нево-озера. Он же довёл войско лесной тропой до Ижоры.
— Ударим с трёх сторон, — Гаврила Олексич палкой начертил на земле мыс при впадении Ижоры в Неву. — Ты, Миша — вдоль невского берега. Сбыслав, ты здесь, вдоль Ижоры. А княжескую дружину с ладожанами и ижорцами поставим в середине.
Лицо ладожского воеводы Онуфрия стало озабоченным.
— У меня воины — не воины. Кто с топором, а кто — и с багром. Даже рогатины не у всех, а о броне я и не говорю.
Рогатина — крепкое копьё, с которым ходили на крупного зверя. Не очень длинное, чтобы без коня легко было с ним управляться. Рукоять рогатины толще, чем у копья. Всадив наконечник под лопатку зверя, другой конец рогатины упирали в землю и ждали, пока зверь сам себя нанижет глубже, пытаясь в предсмертной злобе достать охотника.
Такие копья были только у тех мужиков, кто мог заказать кузнецу железный наконечник и заплатить за него зерном, или мехами. Кто не мог — сам острил конец рогатины топором и обжигал на костре, чтобы придать дереву крепость.
Воинскую кольчугу и железным наконечником враз не пробьёшь — нужен умелый и сильный удар. А уж обгорелой деревяшкой…
— Пойдёте за дружиной вторым строем, — успокоил Онуфрия Гаврила Олексич. — Главное — раненым не дайте уйти, добивайте. Если конный прорвётся — бейте коня. Пешим далеко не уйдёт.
Гаврила Олексич повернулся к Мише Иванкичу.
— Миша! На тебе корабли. Руби сходни, канаты, поджигай. Проламывай борта, отпихивай от берега. Не давай шведам сесть на корабли.
Миша азартно тряхнул кучерявой головой.
— Не подведём, воевода!
Гаврила Олексич окинул взглядом всех участников совета.
— Крепостные стены у шведов ещё не стоят — только-только закончили сваи бить. Лазутчики говорят, ярлы гоняют ратников от зари до зари — боятся, что те от безделья разбредутся грабить. Если ударим за час до рассвета — у шведов самый сон будет. Бить без пощады — их больше, чем нас. Если дадим опомниться — сомнут. За свою землю бьёмся.
Гаврила Олексич неспроста взял на себя руководство битвой. Князь Александр стоял тут же и согласно кивал головой. Всё, что говорил боярин, они уже не раз обсудили между собой, пока пробирались прибрежными лесами к Ижоре. Но сейчас боярин отдавал распоряжения, чтобы дать Александру возможность настроить себя на бой. Всё же, князь был молод. Всего двадцать лет, да и молодая жена осталась в Новгороде, беременная первенцем.
Бояре разошлись по своим дружинам — давать указания сотникам. Костры в эту ночь решили не разжигать — враг был в трёх верстах, и дозорные могли увидеть дым над низким болотистым лесом.
За два часа до рассвета Ратша заухал филином на весь лес — три раза, потом два, и снова три. Это был условный сигнал полкам Миши Иванкича и Сбыслава Якуновича.
— Надеть брони, — негромко скомандовал дружинникам Гаврила Олексич.
Лица дружинников вмиг стали строгими. Стараясь не греметь железом, они доставали из вьючных тюков кольчуги
