Василий Звягинцев - Андреевское братство

Вместо монорельса в глубину леса уходила тонкая серебристая полоска волновода, над которой бесшумно скользили плоские, с закругленными гранями вагоны на гравимагнитной тяге, или, как их называют во всем мире, эмбусы.

Проходя через площадь и потом стоя на посадочной аппарели, я, чтобы отвлечься, занялся своим любимым делом – наблюдением за окружающими, систематизацией и анализом впечатлений. Кто эти люди, куда и откуда едут, зачем… Игра, конечно, но отнюдь не бесполезная. Тренировка воображения и проницательности. Да вдобавок та или иная колоритная фигура может в будущем стать необходимым элементом очерка или рассказа.

Вот, к примеру, немолодой седеющий мужчина, кирпично-загорелый, с массивной изогнутой трубкой в зубах – скорее всего бизнесмен средней руки из Южной Африки. Брахман в бежевом костюме – не иначе как представитель ЮНЕСКО, плотная группа японцев – просто туристы…

При таком экспресс-анализе все идет в ход: обрывки разговора, манера поведения, наклейки на чемоданах, покрой одежды…

А это уже интереснее – две откровенно русские девушки в пестро-красочных и абсолютно при этом прозрачных платьях. Безусловно, последний крик моды. Когда я улетал, такого еще не было. Причем вся хитрость в том, что ткань преломляет свет очень специфически – видно все и в то же время ничего, как если бы созерцать Венеру Милосскую через колеблющуюся газовую накидку. Так сказать, не конкретные тела, а обобщенные образы. Но – весьма! Куда интереснее, пожалуй, чем на самом деле…

Впрочем, мне сейчас, после года монашества, все в этом смысле интересно. Вон тоже великолепный экземпляр, а вот еще… Я проводил взглядом очередную, вызывающе роскошную красавицу, чуть даже повернулся, чтобы не выпускать из поля зрения ее окруженных пышной бело-лиловой юбкой ног и…

То, что я увидел, напрочь отбило все грешные мысли.

Он стоял шагах в десяти-двенадцати от меня, в центре сгущающейся к краю перрона толпы, удивительным образом не сливаясь с ней.

Наверное, прежде всего меня удивил его костюм. Не то чтобы слишком необычный, но здесь неуместный. Грязноватый, оливково-желтый, похожий покроем на тропическую ооновскую униформу, хотя без погон и нашивок, гармонично дополненный высокими ботинками со следами рыжей грязи. Я мельком подумал, что парень не иначе как дезертир, а может, и новая разновидность радикалов, против чего-то протестующих… Или наоборот. Потом я увидел его лицо, неестественно, необъяснимо бледное, обрамленное растрепанными, немытыми лохмами и бородой тоже странного серовато-пыльного цвета, будто припорошенными цементом.

Да и это все – пустяк. И не такое видеть приходилось. А вот что меня действительно поразило – выражение его лица и глаз. Они-то и задержали мое внимание, ничто другое. Честно, такого я в жизни своей еще не встречал. Лицо было абсолютно, запредельно отрешенное… Хорошо исполненная маска человека, чуть-чуть более живая, чем в музее Мадам Тюссо, и ровно настолько же более страшная.

И глаза, вот именно глаза… Словно после атропина – чуть навыкате, влажно блестящие, с огромными зрачками…

Может, новый вид наркотика?

Я передернул плечами, отвернулся, постарался вновь отыскать взглядом ту самую красавицу.

Поздно, она уже бесследно затерялась среди десятков спин и затылков.

С легким шелестом подплыл очередной вагон. Перешагивая через невысокий порог, я машинально оглянулся.

Лучше б я этого не делал.

Вновь столкнувшись с невидящим, абсолютно пустым взглядом того самого парня, я испытал ощущение, какое бывает, когда вдруг наступишь босой ногой на крупного таракана, и он хрустнет этак…

Вагон уже летел среди белых стволов берез и ржавых кустов боярышника, а я все никак не мог подавить тошноту и омерзение.

Но постепенно отпустило.

Я огляделся.

Рядом со мной сидел сухой жилистый старик никак не моложе ста лет, а напротив – уже упоминавшиеся девицы-студентки в прозрачных платьях. Я обрадовался такому удачному соседству, поскольку размышления о тенденциях современной эротической моды позволяли счесть все предыдущее не столь уж важным.

Девушки перешептывались и пересмеивались, старик углубился в потрепанную толстую книгу, а я, откинувшись на спинку кресла и чуть прикрыв глаза, поглядывал то на ноги девушек, то на пролетающий за прозрачной стенкой пейзаж.

Старик перелистнул страницу. Незаметно повернув голову, я заглянул в книгу. К моему удивлению, это были стихи.

Интересные стихи. Неужели ему приятно их читать? Хотя, с другой стороны, что я могу знать о психологии такого возраста? Это ведь только кажется, будто впереди – бесконечная жизнь. На самом деле – пролетит время, и настанет момент, когда до могилы – считанные дни, и, может быть, вспомнится вдруг именно сегодняшний день и древний старец с его книгой, и останется только затосковать о бесследно промелькнувших днях и годах…

От таких перспектив настроение снова начало падать. А старик уловил мой взгляд и не слишком деликатно закрыл книгу, навсегда лишив меня возможности узнать, чем закончил свой печальный стих неведомый автор, судя по стилю и лексике, середины прошлого века.

За окном вагона оборвался дремучий лес и потянулось то, что когда-то называлось ближними пригородами. По обе стороны, сколько хватало глаз, стояли ряды 25—30-этажных бетонных коробок, давным-давно заброшенных. Бывшие улицы и дворы густо заросли кустарником и хилой древесной молодью, наперегонки пытающейся дотянуться до солнца. Кое-где растительность закрепилась и на крышах, и в проемах выбитых окон.

Зрелище, знакомое с детства, и все же… Нет, все понятно, разбирать эти панельные небоскребы бессмысленно, взрывать – тем более, рано или поздно лес окончательно скроет их от людских глаз, как забытые города в джунглях Индостана.

– Я вижу, вам это тоже не нравится? – услышал я хрипловатый голос старика.

– Вы о чем? – не сразу понял я.

– Об этом… – он ткнул пальцем в сторону зданий и задал следующий, совершенно не относящийся к теме вопрос: – Как вы думаете, сколько мне лет?

Я решил ему польстить.

– Сто двадцать? – после определенного возраста такие долгожители любят, когда им прибавляют года.

– Совершенно верно, как это вы угадали? Обычно мне дают не больше девяноста… Ну, в таком случае вы тем более должны меня понять. В свое время я был главным архитектором Москвы… – и стал рассказывать, как он разрабатывал Генеральный план, в том числе и на эти самые районы, как все было красиво и рационально, как радовались люди, получая здесь квартиры, полные воздуха и света. И как все пошло прахом, когда началась децентрализация, население Москвы за несколько лет сократилось с двенадцати миллионов до трех…