Но теперь у этих вексилляций были совсем другие задачи.
* * *
По приказу легата Приску выделили две центурии из Шестого легиона, и каждое утро военный трибун выходил с ними в город – разбирать развалины, вывозить на повозках расколотый мрамор и треснувшие балки, сломанные пальмы и сломанные оконные решетки, груды хлама – все, что осталось от роскошной золотой Антиохии. Первейшей задачей стояло – расчистить дороги, чтобы обеспечить подвоз в город продуктов, леса, камня – всего необходимого, и потом уже можно будет поднимать столицу Сирии из руин. Солдаты трудились от восхода до заката, делая два перерыва на приготовление еды и недолгий отдых. Приск отдавал приказы, но зачастую, сбросив неудобный и тяжелый панцирь и оставшись лишь в одной кожаной лорике, разбирал завалы вместе со своими подчиненными. Труд отвлекал от тягостных мыслей. В такие мгновения можно не думать. Или почти не думать.
Даже уцелевшие здания выглядели ужасно – с крыш храмов обрушились статуи, многие стены пошли трещинами, лопнули трубы водопровода. В городе, который прежде именовали городом фонтанов, трудно было найти чистую воду. Да и приближаться к зданиям стало опасно – того и гляди сверху обрушится какой-нибудь кусок мраморного фриза или накренившаяся и пока чудом устоявшая статуя.
Уже было известно, что весной император выступит в поход, посему легионеры должны были успеть сделать все, чтобы город начал свое возрождение, прежде чем Траян отправится окончательно покорять Парфию. Многие легионеры ждали этого похода, считали дни – всё лучше плыть по реке или шагать по берегу Евфрата, чем искать трупы среди развалин когда-то блестящего города. Как ни странно, особенно сильно мечтал уехать из Антиохии Сабазий. Раб Приска чуть ли не каждое утро спрашивал: и когда же император выступит в поход? Как будто у него было какое-то особое поручение. И рабу не терпелось его исполнить.
– Не сегодня… – обычно отвечал трибун.
Раб вздыхал, кусал губы.
– По пустыне лучше идти ранней весной. Выступать надо сейчас. Ты можешь сказать это императору?
– Ты мне указываешь? – хмурился Приск.
– Я – хаммар, проводник, я знаю пустыню. И знаю, как легко она убивает.
На этот довод трудно было возразить. Но не оправдываться же перед слугой: уже доложено, уже передано, но император пока медлит.
После возвращения из плена Приск пообещал Сабазию свободу, и даже вознамерился ее дать. Но тот отказался – причем дважды. А в третий раз трибун не стал предлагать. Хочет быть рабом – пусть будет.
* * *
Самым мерзким при разборе завалов было находить куски обезображенной плоти – несмотря на зимнее время года (да и какая, скажите уж честно, зима в Антиохии?) трупы все равно успели разложиться – плоть отслаивалась и отпадала кусками с костей, и зачастую легионерам приходилось сгребать ее деревянными лопатами. Как ни привычны солдаты к смерти, у многих подобные картины вызывали тошноту. Трупы увозили в мешках, из которых на камни дороги капала вонючая жидкость. Их сжигали за городом – каждый день.
Легионеры заматывали лица тряпками, пропитанными уксусом, чтобы хоть немного заглушить мерзкую вонь, идущую от развалин. Вторым занятием – по степени неприятности для военного трибуна Приска – было следить, чтобы солдаты не мародерствовали. Все найденные ценности надлежало складывать в корзину. Сбоку приделывали полоску пергамента с названием дома. Если владелец или наследник объявится – счастливцам возвратят их добро. Если нет – все ценное поступит в казну – серебро и золото продадут, а деньги пустят на восстановление города. Приск уже не раз ловил то одного, то другого легионера за попытками спрятать в кошелек или прямо под тунику найденные кольца или монеты. Отбирал, грозил поркой при вторичном проступке. Двое попались по второму разу. Выпорол лично. Безжалостно.
Один раз на краже попался Сабазий. Приск видел, как его раб что-то выхватил из шкатулки и спрятал за пояс. Но когда Приск потребовал вернуть украденное, раб уперся и стал отрицать, что своровал вещицу. Сабазия обыскали, но ничего не нашли. Трибун подозревал, что парень проглотил ворованное, и посему выпорол непокорного. Но и после порки тот стоял на своем: хозяину померещилась кража – в пыльном воздухе, когда глаза слезятся, легко ошибиться.
Приск был уверен, что не обманулся, но все же ограничился десятью ударами. В конце концов, этот раб был всегда ему предан и однажды спас жизнь своему господину…
Тот, кстати, как будто и не заметил плетей. По-прежнему таскался собачонкой по пятам за хозяином. Порой Сабазий не обращал внимания на найденных мертвецов, в другой раз ему становилось худо, тогда он забивался куда-нибудь в угол и там сидел, поднося к носу тряпку с уксусом и отхлебывая из фляги неразбавленное вино. В такие часы от него не было никакого проку. Наказывать его тоже не имело смысла – не всем дано выдержать подобное.
* * *
– Трибун, глянь сюда… – позвал Приска один из легионеров.
Дело было уже после полудня, и легионеры предвкушали перерыв на еду и отдых.
Парень, что обратился к трибуну, выделялся среди прочих особой уверенностью в себе, даже, пожалуй, наглостью. Наверняка центурион обломал о его спину не одну розгу. Кто он по крови, Приск не мог понять – говорил парень с восточным акцентом, для него наверняка койне[8] привычнее, нежели латынь, но для уроженца восточных провинций был он слишком светлокож, к тому же голубоглаз. Звали его Канес, и родился он в лагере – то есть был скорее всего бастардом, сыном легионера, так что его жизнь изначально была предназначена армии и войне. Но эта предопределенность, казалось, нимало не отложила на парне своего отпечатка – он жил так, как будто сам выбрал свой путь, и все, о чем мечтал с детства, – служить и воевать. Возможно, так и было – просто потому, что иной жизни парень себе не мыслил.
Приск подошел, поначалу решив, что легионер натолкнулся на драгоценности, – в соседнем доме отыскали покореженный серебряный сервиз, разбитую нефритовую шкатулку с кольцами и браслетами и денежный сундук – доверху набитый векселями, золотом и украшениями. Квартал был богатый. Сверху лежал туго набитый кошелек – так и просился в руки.
Но что десяток золотых ауреев[9] человеку, который обнаружил на дне реки в горах Дакии несметные сокровища Децебала? При воспоминании о том золоте трибуна порой охватывала досада – Траян оплатил казной дакийского царя игры, что длились 123 дня, а Приску едва хватило, чтобы переехать в Рим и купить мозаичную мастерскую. Хотя, с другой стороны – войну выиграл Траян для Сената и народа Рима. И если народ Рима занят тем, что днями просиживает в амфитеатре Тита или в Большом цирке, то император поступил так, как хотелось его народу. Сидеть днями, составляя из цветных камешков замысловатый узор, – не каждый мечтает о подобной доле.
