Что у меня получилось, пусть решают читатели.
Империя умерла?
Могильщиков — к высшей мере!
Пусть перья ее орла,
На шляпах других империй.
Но грозный ее оскал,
Помнит трусливый Запад,
Был он от финских скал,
До сонных китайских пагод.
Пусть ужас бродит окрест
Ее остывшего тела,
Живет византийский крест,
В холодном зрачке прицела
Пусть радуется пока
Восторженный победитель,
Из памяти пиджака,
Не стерт генеральский китель!
Мертва ли она? — До поры,
Как в кровь обратятся реки,
И вытащат топоры
Железные дровосеки!
Куда там! Берлин, Париж,
Трофеи сдаем под опись.
Империя сдохла?… Шиш!
Мечтатели… Не дождетесь!
Мария Протасова
Гатчина. 1796 год.
— Ваше Императорское Величество, монах доставлен!
— Приведите! Монаху куда его ведут и к кому не говорить!
— Будет исполнено Ваше Величество!
— Монаха в кабинет!
— Монаха Авеля в кабинет!
— Брата Авеля в кабинет!
***
— Входите, Брат Авель, не бойтесь! — Говоря эти слова, офицер снял плотную повязку с глаз инока.
— Я не боюсь господин офицер!
Монах бочком протиснулся в приоткрытую дверь.
***
— Ведомо ли тебе монах, кто перед тобой?
— Ведомо Государь!
— Писарь! Позови камердинера моего! Закончим сей машкерад, столь неудачный и недостойный!
Павел Петрович снял черный парик и партикулярный сюртук. Появившийся камердинер помог Государюу надеть его обычный мундир, подал и помог надеть пудреный парик с буклями.
Обратив взор на монаха, Император произнес:
— А если ведомо, то говори Государю своему единую правду.
— Я готов!
— Говорят, что ты открываешь людям, знание о грядущем, когда они спрашивают?
— Иногда открываю, Государь.
— Правду ли говорят, что ты предсказал день, час, обстоятельства кончины матери моей Государыни Императрицы?
— Правду говорят Государь.
— Сможешь ли ты монах ответить на мои вопросы о грядущем? Правдивы ли, будут твои предсказания?
— Ответить я смогу на твои вопросы государь. Как вижу я то, что будет, то и скажу. Правда ли сие, про то, не ведомо мне.
— Рассказывают, что многие барыни, почитая Тебя святым, ездили к Тебе справляться о женихах своим дочерям.
— Я не провидец и предсказываю только то, что повелевается свыше.
— Можешь ты сказать, что все, что ты видишь, оправдается?
— Пока, все что говорил, правдой оказывалось. Что далее будет, не знаю.
— То, что ты не говоришь, что предреченное тобою, наверное, совершиться, по моему разумению, только к пользе твоей. Хочу спросить тебя…
— Спрашивай, Государь!
— Каково царствие мое будет? На, какое будет походить? Как долго продлиться?
— Царство Твое, Государь, походить будет на царство, отца Твоего, продлится оно как и царство отца Твоего меньше, чем потребно Тебе.
— Что говоришь!? Как смеешь?
— Говорю то, что вижу. Ты спросил, Государь, я ответил.
— Сколько продлится державство мое? Кто против меня злоумышляет?
— Царствие Твое продлится недостаточно долго, чтобы воплотить желания и решения Твои. А злоумышляют ближние Твои.
— Кто?
— Про то, не вижу Государь, токмо вижу злодеи Твои, как есть, ближние.
Император задумался. Несколько раз прошел скрипя сапогами из одного угла кабинета в другой. Писарь склонился над листами в которых лихорадочно записывал вопросы Павла и ответы инока.
— Будут ли знать потомки мои о встрече моей с прадедом, Петром Великим?
— Будут государь. Будут знать о словах призрака прадеда твоего: «Павел! Бедный Павел!».
— Будут ли помнить меня?
— Будут Государь. К могиле твоей приходить будут многие и многие. Просить будут заступничества Твоего. Яко мученика и страстотерпца, находящегося у престола Господа Нашего.
— А держава моя, какова судьба ее будет? Будут ли войны?
— Будут войны победные, будут поражения. Будут смуты, и будет благоденствие народное. Впоследствии будут две войны неудачные. Но между ними война удачная, но плодов она принесет мало. Одна неудачная у города приморского в пределах державы твоей. Другая, тоже в городе приморском, и тоже не счастливая, но вне приделов Государства Российского, будет большая битва и в окияне — море в той войне. Послужат они к унижению Державы. Но и эти войны к славе войска державы Твоей послужат. Будет и еще одна война, но конец ее не определен…
— Мудрено глаголешь, и к унижению, и к прославлению… Но пусть! Как долго будет Держава моя…
***
— Все записал писарь?
— Все государь!
— Запечатай в конверт, дай я его надпишу. Проводи отца Авеля в кордегардию, да по дороге, позови адъютанта.
Секретарь вышел в двери, в которых тотчас появилась фигура флигель-адъютанта.
— Слушаю Ваше Величество!
— Монаха отправить в Соловецкий монастырь! Ежели, монах Авель станет пророчествовать вслух людям, или кому писать на хартиях, то брать тех людей под секрет, как и самого Авеля. Держать их в тюрьмах или в острогах под крепкою стражею.
Писаря моего немедля за крепким караулом препроводить в крепость Петербургскую. В разговоры с ним под страхом смертной казни не вступать. Коменданту передать, содержать в строгом одиночестве, в теплой каморе. Пищу давать добрую. Судьбу его комендант прочтет в повелении, которое будет в последствии. Сей конверт, положи в шкатулку нарочитую, поставь ее в нижней Тронной зале. Все понял?
— Все Ваше Величество!
***
Санкт-Петербург.1858 г.
— Мсье граф! Вы позволите мне называть Вас моим другом?
— Конечно, конечно мсье Дюма! Льщу себя надеждой, что и Вы окажете мне подобную милость.
— Я очень признателен Вам друг мой и супруге Вашей за Ваше великодушное приглашение совершить путешествие по России, я уже почти полтора месяца нахожусь в славном городе Петербурге, я очарован пейзажами города, Невой, дворцами и соборами, я очарован людьми. Вчера я имел удовольствие любоваться крепостью, расположенной напротив дворца.
— Она называется Петропавловской, а если вернее Санкт Петербургской.
