Главный над степняками коротко скомандовал, и тот, что хотел ободрать с князя бронь, подвел ему своего коня. Игорь сам вставил ногу в стремя (степняк кинулся было поддержать, но князь на него цыкнул), взялся здоровой рукой за луку седла, вскочил. Маленькая степная лошадка прянула под тяжестью грузного тела, но устояла.
— Айда, конязь! Айда!
Половец в блестящей броне махнул рукой, приглашая. Но Игорь даже не шевельнул своего коня. Половец нахмурился.
«Рубануть бы тебя сейчас саблей — с оттяжкой! — думал Игорь, наблюдая, как каменеет от гнева смуглое лицо. — Чтоб до пупка! Хоть бы засапожник оставили. Но можно и кулаком по зубам. Не княжье дело, но по такому случаю…»
Он не боялся — знал: не убьют. Пленный князь — дорогая добыча. Мертвый не нужен. Краем глаза увидел, как двое степняков сняли с седел арканы. Плохо. Сейчас захлестнут и потащат за собой, как быка к мяснику.
— Как звать тебя, хан? — спросил, медленно подбирая кипчакские слова.
— Чилбук, — приосанился главный. — Орда Тарголы.
Поправлять Игоря степняк не стал, хотя явно было видно, что не хан. Самое большее из ханской свиты, один из бесчисленных младших сыновей главы захудалой орды. Байстрюк узкоглазый! До сих пор не может придти в себя от счастья — такой полон!
— Я князь Игорь, — сказал Игорь по кипчакски, — это мое войско. Я хочу видеть, как оно сражается. Разрешаешь, хан?
Степняк в блестящей броне важно кивнул и подъехал ближе. Его воины мгновенно окружили Игоря, оставив свободным путь к битве. Бежать бесполезно. На длину копья не дадут отскочить. И тогда уж точно на арканах… Смотри, княже, раз просил!
Степняки уже опомнились после бегства ковуев и ударили войску в бок — на его полк и полк Владимира. Райгула, воевода сына, старый, опытный тысяцкий (другого к сыну не поставил бы!), успел повернуть крайние ряды, но степняков оказалось слишком много. Продравшись сквозь копья передовых воев, они смяли ряды полка и, поймав кураж, жестоко рубили и пеших и конных. По всему было видно — долго сыну не устоять.
Игорь скрипнул зубами: смотри, княже, смотри! Твоя вина. Еще когда вышли в Поле, и солнце среди бела дня закрыла черная тень, можно было повернуть. Испуганное плохим предзнаменованием войско возроптало, а ты успокаивал, понукал, ссылаясь на волю Божью. Какая воля?! Жаль было начатого дела. С Рождества ездили в гости друг к другу, сговариваясь. Пили мед, орали песни, во хмелю грозя затоптать в пыльный ковыль вежи половецкие. И все свои: младший брат Всеволод, сыновец (племянник, сын брата) Святослав, сыны Владимир и Олег. В прошлый год пригласили чужого, Владимира переяславльского, так было лихо. Владимир потребовал для себя передового места в строю, не посмотрел, что много младше Игоря. Первым в степном набеге добыча больше: не станешь проверять потом их заседельные мешки — чего нахватали в вежах. Дружина возроптала, и ты отказал. Владимир сразу отложился, и пусть бы шел к себе в Переславль, так на обратном пути пожег и пограбил твои веси. «Ты, князь, мне добычи у половцев не дал, так я у тебя сам возьму!» Дружина осатанела и, возвращаясь с победой из Поля, сходу взяла на щит переяславльский город Глебов. Секли своих, русских, злее половцев, все пограбили, пожгли, уцелевших увели в полон и продали в греки, разлучив, несмотря на все мольбы полоненных, детей с родителями, жен с мужьями. Сколько было стона и плача… Не отмолить тебе этот грех!
Воротиться можно было и позже, когда высланная вперед разведка донесла, что степняки ездят при оружии и в броне — ждут! Или прознали про русские полки или сами идти на Русь готовились. Срам показалось возвращаться восвояси. Ночью, когда Поле спит, тихо прошли двадцать верст до первых веж. Малая орда, как увидела червленые щиты, перегородившие Поле, так и биться не стала. Выпустили по стреле и помчались наутек. Ковуи, полки Святослава и Владимира бросились вдогон, высекая и выкалывая отставших — тех, у кого кони поплоше, а потом стали грабить вежи. Они с Всеволодом только посмеивались, глядя, как отроки тащат драгоценные поволоки, аксамиты, золото и красных девок половецких. Отроку это надо испытать хоть раз — схватить трепещущую половчанку, перебросить через седло, а затем у костра, разгоряченным недавней битвой и пролитой кровью, приступить к ней, все уже осознавшей и покорной…
Отроки князя не забыли, поднесли с поклоном крашеный червленью конский хвост на оббитой серебром палке — поганую половецкую хоругвь. Тогда и надо было уходить. С богатой добычей, полоном — в ночь. Но сначала долго ждали ускакавших вдогон орде самых горячих, затем Святослав и Владимир стали жаловаться, что кони дружинников устали от погони… Не кони устали, а всадникам захотелось насладиться победой — медом, половчанками, хмельной похвальбой у костра. Он уступил. А утром, чуть свет, увидел обложившие полки от всех сторон орды — леса копий. Кончак собрал Поле в набег. В прошлом году его сильно притрепал Святослав киевский — чтоб не повадно было ходить на Русь, и в этом году, по ранней весне, добавил еще — еле ушли поганые, распутица помогла. Кончак обиды не забыл… Они же, того не ведая, пришли прямо в пасть старому волку…
Шум битвы вдруг перекрыл рев полковых труб, и Игорь увидел, как двинулись на половцев, окруживших полк сына, всадники Всеволода. Из их рядов вылетел рой стрел (последние!), и тут же, свистя и гигикая, ринулись курские кмети. В первых рядах блестел золоченый шлем — князь сам вел полк на выручку сыновцу. Игорь с замиранием сердца смотрел, как золоченый шлем влетел в черные ряды степняков. В тесноте копья сразу оказались ненужными, и сверкающая на солнце полоска княжеской сабли заскользила вверх-вниз. Даже отсюда было видно, как после каждого взмаха Всеволода разлетаются щепки — деревянные аварские шлемы половцев не выдерживали удара княжеской сабли.
Половцы вокруг Игоря зашевелились, зацокали языками — оценили отвагу. Игорь глотал слезы. Другого такого брата на Руси нет! Другие ноют, клянчат у старших уделы побогаче, а когда не дашь, таят злобу, вступают в сговор с недругами. Он же, когда сел на стол умершего старшего брата Олега в Новогороде Северском, дал Всеволоду Курск; а богатый Путивль пожалел. Сына наделил. В Курске всех богатств — только оружие кметей. Город — на самом краю Поля, больше набеги отбивают, чем поля пашут. А Всеволод даже не попрекнул его, наоборот, обрадовался, как мальчик. Водить в поход знаменитых курских воев!
Игорь вспомнил смуглое, худое лицо брата — он пошел в бабушку— гречанку, его белозубую, простодушную улыбку. Курские кмети за ним хоть в пекло, смерды и холопы боготворят. Такого нельзя не любить. Четыре года назад, когда Ростиславичи разбили их на Днепре (ходили сажать на киевский стол двоюродного брата Святослава, да получили по зубам!), боялся он, что отберут победители у них с Всеволодом уделы. Собьют с княжеских столов, выкинут в Поле, и будешь, как несчастный дед Олег, полжизни отвоевывать свои земли. Пронесло: сел-таки Святослав в Киеве, не захотели Ростиславичи больше крови лить. А Всеволод в те трудные дни более других утешал его: «Не горюй, брате! Проживем. Я с тобой всегда поделюсь, ты — со мной. Один кусок хлеба будет, так я сам укушу и тебе дам…»
