Когда из начала двадцать первого века я переместился в конец восемнадцатого, мне, пожалуй, было менее кисло, чем сейчас. Тогда я, по крайней мере, не знал, что со мной произошло. Потому дело обошлось без психологического шока. Когда же, в конце концов, понял и оценил ситуацию, все проблемы с пребыванием в чужой эпохе уже как-то решились сами собой. Теперь все обстояло несколько иначе. Сейчас я уже представлял, каково оказаться в чужом времени, без документов, денег и прошлого…
…Кругом было темно. Ущербная луна была не в силах разогнать сумрак ночи, тем более, что ее все время заслоняли низкие облака, черными громадами пробегавшие по холодному осеннему небу. Из-за темноты идти в город коротким путем через огороды я не рискнул. Спешить мне, увы, больше было некуда, и я поплелся по проезжей дороге.
То, что меня занесло не очень далеко в будущее, можно было догадаться по чистому воздуху, лишенному индустриальных ароматов, и тусклым фонарям. Зная о неспешном развитии экономики в дореволюционной России, я не надеялся, что здесь что-то сильно изменилось. Сколько бы ни прошло времени, хоть сто лет, Троицк останется Троицком — заштатным уездным городком без внятной истории и достопримечательностей. Случись обратное, его славное имя, как минимум, было бы мне известно еще в прежней жизни.
Однако, то, что я увидел, попав на его окраину, приятно удивило. Центральная улица, вдоль которой жила основная часть горожан, оказалась вымощена камнем! Мало того, кое-где ее освещали уличные фонари. Город заметно разросся. От главного «прошпекта» теперь расходились боковые улицы. Изменились архитектура и планировки застроек. Если раньше дома стояли в глубине подворий, отгороженные от внешнего мира высокими глухими заборами, то теперь большая их часть выходила фасадами и окнами прямо на улицу или в палисадники.
Разглядеть как следует другие новшества и подробности из-за темноты я не мог, но то, что увидел, никак не связывалось с представлением о прежнем, провинциальном убожестве и сиротстве. Прогресс был налицо. Вскоре я подошел к первому уличному керосиновому фонарю. Масляные, которыми освещался старый Петербург времен матушки Екатерины, давали меньше света, а предположить, что до здешних мест дошел газ, было бы слишком невероятно. Рассмотрев чугунный фонарный столб как некое чудо цивилизации, я двинулся в сторону центра. Несмотря на раннее вечернее время, людей на улице не было, и светились только редкие окна. Меня в этот момент занимала мысль, каким образом выяснить, в какой год я попал. Спрашивать об этом у прохожих мне почему-то не хотелось.
Судя по изменениям, произошедшим в городе, сейчас был конец девятнадцатого века. В крайнем случае, его вторая половина. Я напрягся, пытаясь вспомнить, какие метаморфозы претерпевал в этом веке русский рубль. В мыслях копошились какие-то обрывочные сведения о денежной реформе, приведшей к замене ассигнаций на кредитные билеты. Однако, когда это произошло, при каком царе, я так и не вспомнил. Единственное, что я смог нарыть в памяти, это то, что к этой реформе был причастен граф Витте. Оставалось только вспомнить, когда он был министром финансов.
Вопрос о деньгах был крайне актуален. Мне очень хотелось кушать. Начинать свою карьеру в этой эпохе со скандала в трактире за попытку всучить фальшивые, вернее, вышедшие из обращения деньги, явно не стоило. А есть хотелось все сильнее. Мой молодой, растущий организм требовал систематического питания.
С этим самым организмом я еще не вполне сроднился. Чтобы была понятна суть дела, расскажу о секрете своей неожиданной молодости. Как-то в тогдашней столице Российской империи Санкт-Петербурге меня «запечатали в конверт». Для тех, кто не знает, что это такое, объясню: «конверт» — это тюрьма. Тем же гражданам, кому еще не посчастливилось посидеть в российской тюрьме, но кто чтит и Уголовный кодекс, и народную мудрость, напоминаю, что в нашей Отчизне ни от тюрьмы, ни от сумы (дефолта), отрекаться нельзя ни в коем случае. Тогда я этого еще не знал и был неприятно удивлен, когда меня самым банальным образом посадили. Правда, не в привычные, любимые народом Кресты, а в памятник архитекторы XVIII века, построенный архитектором Трезини. Короче говоря, меня упекли в тогдашнюю питерскую тюрягу, в один из бастионов Петропавловской крепости.
Моим соседом по каземату оказался весьма необычный человек, с которым я успел подружиться. Позже у меня возникло подозрение, что все фокусы, которые со мной произошли, не обошлись без участия этого тюремного приятеля. После того, как мы несанкционированно покинули место лишения свободы, у меня сама собой поменялась наружность. Из высокого славянина я превратился в низкорослого азиата. Правда, потерю роста мне компенсировали возвращением отрочества. Однако, на этом метаморфозы не кончились. Не далее, как в предшествующий описываемым событиям вечер, я внезапно подрос и стал похож на самого себя времен прыщавой юности.
И вот, в таком подростковом состоянии, я оказываюсь неведомо в каком году, с пачкой ассигнаций, выпущенных в обращение в предыдущем веке.
Само собой, первым делом я пошел туда, откуда недавно вышел, в дом портного Котомкина. Здесь все коренным образом изменилось. На месте рубленой избы оброчного крестьянина высился очень неплохой двухэтажный каменный особняк. Окна его были освещены. Я остановился у ворот, претенциозно решенных в «замковом» стиле. Две башенки с островерхими крышами стерегли въезд во двор. Сами литые чугунные ворота оказались открытыми настежь. Мне захотелось войти и посмотреть, что еще здесь нового. Я остановился, не зная как поступить: войти или не беспокоить незнакомых людей. В этот момент кто-то взял меня сзади за плечо. Я вздрогнул и чуть было не отскочил в сторону. Круто повернувшись, я увидел незнакомого, ласково улыбающегося мне господина в длинном летнем пальто.
— Как это вы, голубчик, решились так, в таком костюме да еще с палашом гулять по городу? Не ровен час, напугаете околоточного! — весело сказал он.
Я пробормотал что-то нечленораздельное.
— Пойдемте скорее, а то Екатерина Дмитриевна будет сердиться, — продолжил незнакомец. — Она ужасно не любит, когда опаздывают на репетицию.
Ни этого господина, ни Екатерину Дмитриевну я не знал и, понятное дело, ни о какой репетиции до этого момента слыхом не слыхивал. Однако, приглашение давало возможность легально проникнуть в дом, и было грех им не воспользоваться.
Я не стал ломаться и выяснять, за кого меня принял ночной собеседник, кивнул и молча пошел следом за ним. Человек был явно подслеповат, и мне пришлось поддерживать его за локоть, чтобы он не спотыкался на ступенях крыльца.
