Выбор? А что, выбор есть всегда, только иногда выбирать не разрешают. Дьявол искушает христа земными благами, а подчас и неземными. Кто будет там раньше, кто придёт первым, кому выпадет честь открыть предметный указатель в конце книги? Если вы знаете, скажите. Скажите, и не мучьте, как мучили их, его, нас.
Выбор сделан, ключ медленно с противным, внезапно появившемся для меня лично, скрипом входит во внутренности замка, щёлкая рычажками. За дверью внутри радостно скулит собак, мой собак, мой любимый собак, он радуется явлению хозяина, относясь к нему, как к богу.
– Бедный, оставили тебя одного, – ласково говорю я, гладя его по затылку, – ну пошли.
С этими словами пытаюсь надеть на него шлейку. Он не даётся, а весело катается по полу, пытаясь склонить меня к игре. Я знаю, что он голодный, что он хочет в туалет, что он ждал меня, чтобы я вывел его на улицу, а затем покормил. Но даже сейчас, одолеваемый этими чувствами, он хочет играть: игра движет им. Всё-таки надеваю шлейку и быстро вылетаю на улицу.
Буквально через десять минут всё сделано – он сделал своё грязное дело, и не одно. Как всегда прогулка была под окнами своего же дома, на высокой, местами выкошенной, траве с примесью большого количества одуванчиков. Дома мою ему лапы и быстро насыпаю сухого корма. Он с жадностью набрасывается на еду, что-то похрюкивая и довольно урча. Меня клонит в сон, болят кисти рук и мозоль на левой ноге.
Через час приходят родители, тоже не менее уставшие, чем я, который уже успел немного отдохнуть, погамав в бильярд на пальме. Ещё через час приступаем к ужину. Тут папа принимает решение сходить с собаком ещё раз на улицу, ссылаясь на то, что тот может ночью начать их будить. Сам не соображая что делаю, и не отвечая за свои поступки, вызываюсь произвести выгул самостоятельно, на что следует утвердительный ответ.
Уже стемнело, даже стали видны некоторые звёзды, если долго всматриваться в небо. Вечер безлунный, хотя иногда летом можно видеть луну даже днём. Сразу на выходе чую, что что-то горит, причём горит поблизости. Как обычно захожу за дом, позволяя собаку погулять немного, а сам пытаюсь определить источник огня. Вокруг слышны звуки магистрали, опустевшей к этому времени, песни двух различных птиц и чей-то неспешный тихий разговор где-то вверху на балконе.
Из магазина напротив выходит мужик с бутылкой пива, садится в машину и быстро уезжает. Буквально через секунду на магистрали появляется пожарная машина, уезжающая куда-то вдаль.
– Вы что, не слышите, я с вами говорю, – с трудом различаю я человеческую речь.
Тут-то до меня и доходит, что тот голос, который я принял с самого начала за чей-то дружеский разговор, на деле оказался направлен на меня, и он был далеко не дружественным. Говорила какая-то женщина; говорила настойчиво и с большим чувством, но, увы, тихо. Большинство слов я не мог расслышать просто из-за её удаления, к тому же мешалась магистраль, но и тех слов, что я услышал, было достаточно для осознания картины. Другого не следовало и ожидать – она в, сперва настойчиво, а затем в довольно резких выражениям просила меня удалиться в лес через дорогу, дабы там выгуливать собаку. Естественно, я этого делать не собирался.
Папа мне как-то сказал, когда однажды в магазине впереди меня в очередь нагло пыталась вклиниться бабка, что она жаждет скандала, и что этому не надо пособничать. Гораздо интереснее не отвечать ей, тогда она не добьётся желаемого и будет жутко злиться. Как ни странно, но этот метод действительно работает. Тогда я чисто рефлексом пропустил её вперёд, ни толкнув, ничего не сказав, даже ухом не повёл. И тогда она действительно, за пару человек до её очереди, она как-то заелозила и быстро убежала, бормоча себе под нос что-то матерное. Как и тогда я не проявил никакого интереса к тому, что говорила мне женщина, я даже её не слушал, этому ещё сопутствовало то, что я её в большинстве и не слышал.
По телевизору призывают убирать за своими питомцами, на что я заявляю: я плачу налоги, в которые входит уборка территории. И меня не ипёт. А тем, кому что-то не нравиться, и которые любят всем указывать, я по-дружески заявляю: свистните в куй, товарищи!
В эту самую минуту зал как по команде встал и начал рукоплескать. Среди них были люди всех возрастов и поколений – от нескольких грудных младенцев, беспокойно сидящих на руках у своих мамаш, проходя через подростков и бизнесменов, заканчивая пенсионерами и ветеранами войны. И все они были восхищены и восторженны, все они аплодировали стоя. Ещё бы, после стольких лет молчания, после долгих и в большинстве своём безуспешных поисков себя, после бог знает, что случилось, после всего этого он вернулся, и вернулся с триумфом. Воистину, то, что он сделал, было одним из лучших, если не сказать больше – лучшим из всего, когда-либо сделанного не только им, но всеми.
Прошло много времени с тех пор, когда он неожиданно пропал со сцены, просто ушёл в подполье, никому об этом заранее не сказав. Он перестал появляться в обществе и ходить на тусовки, перестал общаться с прессой, да и вообще стал мало заметен в толпе людей, почти с ней слившись. Совершенно неожиданно для своих поклонников и для всех остальных в целом он из звезды, почти человека-легенды мутировал в обывателя, ничем не отличимого от народа, безликого народа. В обществе о нём поползли недобрые слухи, пробудились и набрались сил завистники, которые не имели почвы для сплетен в своё время, но теперь им представилась такая возможность. Кто-то говорил, что у него проблемы с властями, другие сообщали, что он в творческом поиске, а третьи были уверены, что он умер. Однако домыслы так и оставались домыслами – никто не мог предъявить убедительных доказательств своей теории. Его стали забывать; даже те, кто был верен ему, кто готов был отдать жизнь за него, стали отпадать. А потом как гром посреди летнего дня: «Он вернулся с новыми силами и новыми идеями» – гласили газетные заголовки.
И вот он стоял перед несколькотысячной аудиторией, мгновенно из низов взлетев до вершин. На нём был строгий, как положено на таких приёмах, костюм, сшитый на заказ в одном из лучших ателье. В правой руке он держал подаренную несколько секунд назад золочёную статуэтку, поднимая её над головой. Левой рукой он раздавал всем присутствующим воздушные поцелуи. Сверху сыпались мелкие блёстки, специально заготовленные для этого случая, обсыпая его и тех, кто был близко к сцене, лёгким сверкающим дождём. Он улыбался, пытался прокричать сквозь шум оваций слова благодарности, но у него ничего не получалось. Глаза его покрывали элегантные тёмные очки в тонкой металлической оправе, из-под которых он оглядывал разношёрстную публику тяжёлым, пронизывающим взглядом.
Прошло полчаса после того, как торжественная часть приёма окончилась. Немного усталый, но довольный как бобёр, он направился окольными путями в небольшое подсобное помещение, тайно выделенное ему дирекцией театра пару лет назад. Здесь, не опасаясь быть потревоженным кем-нибудь, он мог спокойно думать, творить, отдыхать. И никто ему не мог помешать, ибо никто не знал. Иногда он целыми сутками не выходил оттуда, в стене за ещё одной дверкой был вмонтирован туалет, раковина, и небольшая электро-плитка для быстрого приготовления обедов на скорую руку, и ему никто не мешал. Директор был его хорошим другом, посему хранил этот секрет как зеницу ока, не давая даже намёка, что у него что-то не то в театре. Когда-то они вместе служили, сейчас уже вряд ли кто мог припомнить подробности, но однажды рухнуло здание больницы, где они были приставлены дежурить, и они вдвоём выносили оттуда всех, кого смогли до приезда спасателей.
Подсобка находилась за всеми гримёрками: маленькая неприметная обшарпанная дверца с нарисованной жёлтой шваброй. С первого, да и со второго и третьего взглядов, можно было подумать, что там дворники хранят свои метла и прочую утварь, однако внутри был совсем другой мир. Небольшой по своей вместительности этот мирок был специально подстроен, чтобы расслаблять и успокаивать. Здесь было кресло-качалка, низкая односпальная кровать в углу, массивная настенная лампа у входа, и ещё одна лампа с лампочкой на шестьдесят ват на большом резном столе с туевой хучей ящиков. Особой достопримечательностью этого места было то, что, благодаря проведённым здесь по соглашению с дирекцией работам, сюда почти не поступал звук извне. Дверь и стены были покрыты звукоизоляцией, создавая в комнате полную тишину. Кому-то могло показаться диким, что нету звука, но его это устраивало, он сам этого хотел и не жалел о содеянном. Тишина не вызывала у него чувства беспокойства, как у большинства людей, а наоборот способствовала умиротворению и остроте мышления.
В последний раз оглянувшись, убеждаясь, что никто за ним не последовал, он шмыгнул в комнатку. Его обдало свежей, не загубленной тишиной. Такой тишиной, коя бывает разве что в гробах, да и то не всегда. Скинув пиджак, и с размаху бросив его на кровать, он плюхнулся в кресло-качалку и расслабился. Временно у него был перерыв, несколько минут он мог отдохнуть, не задумываясь ни о ком, а потом снова придётся вернуться к народу, чтоб они не волновались вновь. Но это будет только потом, а сейчас... Сейчас он не думал об этом, просто начал впадать в сон.
