— А как же вы?
— У меня сейчас дела. Я работаю над усовершенствованием избирательности моего прибора.
— Как хотите, — поднялся с кресла Горький. — А я, пожалуй, рискну. Хотя бы из уважения к «Науке и жизни». Дайте мне последние наставления, я должен идти собираться.
— Ну, какие наставления, Алексей Максимович? Мы столько лет просидели вместе, на одной странице в альбоме. Вы знаете, меня интересует, техническая сторона дела. Постарайтесь быть внимательным, записывайте увиденное.
— Что, если я стану писать вам отчёт?
— Я буду только рад.
— Жаль, его нельзя будет переслать по почте, — грустно вздохнул писатель.
— Это не беда. Вернётесь, вместе и почитаем. Собирайтесь в дорогу и будьте осторожны.
На этом двое друзей распрощались, и нам не остаётся ничего другого, как последовать за одним из них. Тем более, что после путешествия остались прекрасно сохранившиеся отчёты в виде писем, написанных рукой самого Горького.
Из отчёта Алексея Максимовича Горького, представленного позднее А.С. Попову.
Письмо первое
Дорогой Александр Степанович, вот я и в Нерехте. Я сразу узнал этот город со старой марки. Дома с деревянными наличниками, великолепная древнерусская архитектура. Поселился у одной бедной крестьянки по имени Гавриловна, похожей внешне на боярыню Морозову с почтовой марки серии «Третьяковская галерея». Думаю помогать ей деньгами и советом. Изба у неё грязная, кругом клопы, но это всё ничего. Я готов претерпеть, деля с простым тружеником горький крестьянский хлеб. Только так и должен жить настоящий пролетарский писатель! Я расспросил свою хозяйку о человеке, который в их городе изобрёл воздушный шар. Она мне ответила, что у неё своих дел полно, и таких она не знает. Пошёл по главной улице и любовался видами реки, и наслаждался звоном колоколов, называемого тут малиновым. Честно говоря, такое название вызывает во мне приятные воспоминания о чае с малиновым вареньем, которые мы с вами, дорогой профессор, так любили гонять долгими вечерами. Городок небольшой, избёнки всё больше покосившиеся. Мне никак не удаётся найти тех домов, которые изображены на марке из нашего альбома.
Народ здесь страшно далёкий от просвещения, хотя и незлобный. Не откладывая дела в долгий ящик, я решил начать работу над циклом рассказов о тяжёлой крестьянской доле во времена крепостного права. В центре рассказа — Гавриловна. Один образ мной схвачен, но этого маловато. Мне бы два или три ещё. Одной Гавриловны недостаточно для лепки выпуклых характеров. Постараюсь найти ещё.
Итак, к делу. Ведь главная цель путешествия — поиск пресловутого Крякутного. Я ни на минуту не сомневаюсь, что он существует.
Вчера утром я вышел на прогулку. Навстречу попались две бабы с коромыслами. Бабы шли и пели русскую народную заунывную песню. Звуки их голоса изумили меня не столько красотой и напевностью, сколько громкостью. Ниспадающие на их спины толстые русые косы, миндальные глаза и колыхавшиеся части женского устройства вызвали во мне поэтические чувства.
— Где бы мне найти подьячего Крякутного? — спросил я, прерывая их концерт.
Бабы поманили меня пальцем. Влекомый надеждой, я подошёл ближе. Тогда они принялись смеяться и подмигивать мне, и подталкивать локтем. Так я и не получил внятного ответа. Вот каковы местные нравы! Однако, я не сдавался.
Мне попался житель Нерехты с кудрявой причёскою. Одет он был в яркую с цветами рубаху, подпоясан верёвкой. При каждом шаге он встряхивал своей густою шевелюрой, словно пытался стряхнуть с волос невидимых насекомых. Этот крестьянин своим открытым лицом напомнил мне Алёшу Поповича с картины «Три богатыря». Вид незнакомец имел слегка усталый, глаза его то и дело закрывались, а губы беззвучно шевелились. Свой вопрос я задал ему в той напевной манере, в какой разговаривают местные жители.
— Скажи-ка, любезный, — обратил я к незнакомцу свою речь, — не знаешь ли ты такого Крякутного, что чудо сделал, воздушный шар сделал, чтоб летать?
— Шар — какое это ж чудо? — спросил меня мордатый крестьянин, вытирая кулаком заспанные глаза. — Вот где чудо. Так уж чудо!
С этими словами он достал из-за пазухи бутыль мутной жидкости. И с выражением счастья на физиономии принялся её взбалтывать. Неожиданно заговорил стихами:
— Погляди на водицу шелковую, погляди на родимую мать, станем с ней, как с берёзой кленовою… — он задумался.
Я не растерялся и закончил:
— Крякутного вместе искать.
Обрадованный поэт засмеялся. Неожиданно он больно ткнул меня кулаком в живот:
— Не признал меня, Алёшка?
— Простите, не припоминаю, — только и смог простонать я.
— Эх, Алёша. Что ж ты, мерзавец, не помнишь друга Серёжу?
Незнакомец засмеялся и со свойственной жителям Нерехты напористой ласковостью уговаривал меня испробовать своё чудо из бутыли. Насилу я отбился от этого фамильярного типа. Отчаявшись получить нужные для науки сведения, вынужден я был продолжить путешествие по городу. Солнце между тем стало совсем высоко. Я снял пальто и шляпу. Таким образом, с непокрытой головой прошёл всю Нерехту в северном и южном географических направлениях, глубоко вдыхая местный целебный воздух.
Постараюсь в следующем письме сообщить вам больше.
Остаюсь искренне Ваш
А.М.Г.
P.S. У Гавриловны подгорела каша. Вонь в доме несусветная. Хотел ночью выйти прогуляться — за дверью завыли какие-то дикие звери. Опасаюсь выходить на двор и всё время чешусь. Письмо второе Мои поиски завели меня на окраину Нерехты. Томимый жаждой, я подошёл к большому дому, где попросил кружку квасу, кою и получил из рук опрятно одетой женщины. На мой вопрос, кто проживает здесь, я получил ответ: «Семья Фурцель».
В огромном каменном доме, единственном на всю округу, проживает таинственный человек, о котором по округе ходят плохие слухи. Говорят, что Фурцель колдун и алхимик, а настоящее его имя Парацельс. Алхимиком его считают, поскольку Фурцель, во-первых, немец, во-вторых, постоянно работает и ни с кем не знается, в-третьих, изобретает в своём сарае непонятные устройства (похожие на огромных сушеных кузнечиков), а на крыше дома понаставил ветряных мельниц с флюгерами. Я направился к Фурцелю и попытался завести с ним разговор.
Это, хотя и не сразу, но удалось. Я сказал, что готов квартировать у него. Дело в том, дорогой Александр Степанович, что от Гавриловны мне пришлось бежать. Она топит избу по-чёрному, что сказывается на моём и без того пошатнувшемся здоровье. Меня сожрали клопы, я не мыт, я грязен. У меня наметился творческий кризис. Искать Крякутного тоже нет никакой дальнейшей возможности. Фурцель, осмотрев мой внешний вид, запросил больших денег, но я согласился, лишь бы подальше от Гавриловны. Дом у него очень похож на дворец, по сравнению с домом моей бывшей хозяйки, от которой я сразу же и съехал. Опишу вам своё житьё-бытьё у немца.
Фурцель человек росту невысокого, усатый, с крепкими руками и задумчивым лицом. Под густыми усами угадываются полные губы. По-русски же говорит не очень хорошо. Но всё понимает. У него есть жена, Анна Амалия, урождённая Краузе. Анна Амалия кормит меня на завтрак вкусным хлебом, сыром и маслом собственного изготовления. Также вкусны обеды и ужин на европейский фасон. Я буквально отдыхаю от крестьянской жизни в доме богатого немца.
Когда я спросил немку, как она ухитряется делать такой приятный для моего вкуса сыр, Анна Амалия мне пояснила, что была в Германии молочницей.
Оказалось также, что Фурцель приехал в Россию, чтобы открыть тут большое хозяйство. Он сам построил себе каменный дом, не прибегая к совету наших умельцев-мастеров. Работает он в поле и в доме с утра до вечера, никуда не ходит и мало с кем разговаривает. Фурцель вообще старается всё делать сам, без посторонней помощи. Оттого любая работа у него выходит быстро и хорошо. Это вызывает нелюбовь к нему местных жителей. Они его считают за колдуна, потому что у самих нерехтинцев часто дело не клеится. Когда я спросил Фурцеля, не знает ли он такого Крякутного, великого русского изобретателя воздушных шаров, тот только головой покачал.
Живу я, дорогой Александр Степанович, теперь очень хорошо. Однако же дорого. Чего-то мне не хватает, сам не пойму, чего. Думаю, нету в немцах нашей широты характера и душевности. Цикл моих повестей продвигается трудно. Зато из моего окна открывается живописный вид на зелёные, набирающие силу, всходы. Значит, жнивья в этом году будет много.
Засим шлю низкий поклон вам из Нерехты
Ваш А.М.Г.
Письмо третье
Здравствуйте, дорогой Александр Степанович. Вот решил засесть за новое письмо к Вам. Живу я теперь просто замечательно. Я сильно поправил здоровье и больше не кашляю. Однако у меня трудности с одеждой. Пальто, рубаха и брюки на мне больше не застёгиваются. Видно, Анна Амалия их неправильно постирала. Я беру пшеничную булку, обильно мажу её маслом и потом в холщовых штанах и русской рубахе с отворотом и с булкою, подобно Льву Толстому с картины «Лев Толстой на пашне», иду гулять. Русские рубашки с отворотом — прекрасно проветривают тело, которое не сильно воняет, если вспотеешь. Целыми днями я дышу свежим воздухом, разговариваю с жителями. Потом спешу к обеду. Опаздывать у немца не принято.
