Спокойный, немного повыше меня ростом, русоволосый человек, лет сорока, сразу же произвел на меня сильное впечатление. Он был удивительно выдержан, я чувствовал, как он, прежде чем сказать каждое слово, секунду как бы выверял его. Это было на самом деле незаметно, но я интуитивно это воспринимал, ощущал. Может быть, именно мое интуитивное восприятие, моя чуткая настороженность и обратили на меня внимание этого человека. Контрразведчика-аналитика, мыслителя и знатока людей. Да и в той самой драке, возможно, даже не умение мое драться, развитое самой жизнью с раннего детства, а мое упорство, непреодолимое желание дойти до конца, победить, заинтересовали его.
Мы с ним проходили часов с двенадцати вечера и до пяти часов утра. И как ни странно, мне не хотелось от этого полковника уходить домой, хотя признаться, я военных видел редко. В военкомате был один раз, в десятилетнем возрасте, — просился на фронт, но мне там отказали, и я больше вообще не желал встречаться с военными.
— Вот как быстро время пролетело, — сказал Александр Васильевич. И спросил меня:
— А завтра часиков в девять вечера мы не сможем встретиться?
Я сразу же дал согласие.
Пришел домой, мама уже хлопотала на кухне, но не спросила, где был. Я видел, как она мучается от боли в печени, но помочь не мог ничем. Она глянула на мою рубашку и заплакала, потом увидела ссадину на левой скуле. Запричитала:
«Да разве можно с ними драться, у них ножи и свинчатки какие-то — убьют. Что мы с Марусей будем делать? Я больная, а она еще маленькая».
Сестренка, Маруся, действительно была очень слабенькая. Годы были тяжелые, нужда и смерть хозяйничали почти в каждом доме. Выселенные народы с Кавказа: ингуши, чеченцы, греки, карачаевцы, азербайджанцы, крымские татары, — озлобленные на всех и вся, своими обычаями пугали многих. Но мы, подростки, быстро перенимали их нравы и правила и не только оказывали сопротивление им, но порой держали иных под своим контролем. Тем более мы, подростки пятнадцати-семнадцати лет, имели всю «боевую» атрибутику, которая была у кавказцев. Среди волков жить — по-волчьи выть. Поэтому мы (я и еще некоторые ребята) порой помогали учителям наводить порядок в школе, в зимнее время, когда учились. Молодые учителя за оказанную помощь привлекали нас в кружки художественной самодеятельности. И так уж получилось, что среди всех ребят именно я пользовался особым вниманием на танцах в совхозном клубе.
Постоянно меня на белый вальс приглашали молодые учительницы, за что мои сверстницы иногда выговаривали мне недетские догадки и упреки. Иногда меня приглашала на белый вальс блондиночка-немка из соседнего совхоза «Каучук» и постоянно хвалила меня за легкость танца. Она тоже была старше меня на десять-пятнадцать лет.
Как мы условились о встрече на двенадцатое сентября с Александром Васильевичем в клубе, так оно и произошло. Он пришел во всем гражданском в тот момент, когда мы танцевали белый вальс с той же блондинкой из «Каучука». Я сразу заметил его и слегка кивнув, поприветствовал. На нем были серый в полоску пиджак, белая рубашка и черный галстук. Меня очень тогда заинтересовало, как это ловко у него повязан этот галстук? Все это для меня было совсем новым… После танца подошел к Александру Васильевичу, поздоровались. Минут пять-семь посидели и ушли. Когда прошли метров сто от клуба, он достал сверток и сказал:
— На, это тебе две рубашки и двое брюк, наверное, мама вчера расстроилась за порванную рубашку.
Я ему все рассказал, и даже про то, что больна мама, и про то, что я опасаюсь — выживем мы или нет? Я так честно и с таким запалом говорил, наверное, часа два, едва сдерживая слезы от беспомощности, что он даже не попытался остановить меня и успокоить, пока я сам не остановился, понимая, что из моих слов он едва улавливал суть.
— Мы все знаем, но, к сожалению, не смогли появиться здесь раньше. Давай договоримся о том, что с этой минуты мы родственники, а называть я тебя буду не Егором, а Игорем. Идет? — добавил Александр Васильевич.
— Идет, — отвечал я.
Прошли мы с ним до станции Тюлькубас, там, в одном из домов, он взял десятилитровый бидончик с медом и мешочек, килограмм на десять, сахара и пошли обратно в совхоз Джувалы. Весь груз я оставил около своего дома, а сами мы пошли в направлении деревушки Кенаф, что приютилась на берегу горной речки Арыси. Как-то незаметно для меня разговор наш перешел на другую тему: о войнах, о сиротах, врагах и друзьях…Он спрашивал меня о родных, кто служил в армии и служит сейчас, но я, к сожалению, ни о ком ничего не знал: война кончилась давно, а врать не любил с детства, и поэтому не полез в болото небылиц, просто ответил, что, по-моему, никого нет, в крайнем случае мне не известно. На это Александр Васильевич крепко сжал мою правую руку и сказал:
— Есть у тебя родственник в погонах, и им ты можешь гордиться!
Дальше мы перешли на другие темы разговора, например, он спросил меня, кто мне (именно мне) нравится из девочек в совхозе. Разумеется, я без обмана назвал Катю и сказал, что лучше ее нет никого во всем мире.
— Это ты прав, — говорит он, — она умница, но всегда с грустными глазами.
А как тебе эта блондиночка, с которой ты часто танцуешь? Мне кажется, она очень мила и влюблена в тебя по уши!
Я, немного смутившись, ответил:
— Она немка и стара для меня, уж если для кого она и подойдет, то это для вас. Конечно, она красива и добра, но кроме танца с ней в клубе я и думать ни о чем не могу.
Вскоре эту тему мы незаметно закрыли. Постепенно перешли к разговору о более серьезных вещах: о войнах, шпионах, разведке и контрразведке.
— Все думают, — сказал Александр Васильевич, — что война закончилась, враг разбит, — мы победили и если не сегодня, то завтра настанет время всеобщего всенародного счастья и благополучия без ссор и войн, будем строить социализм и коммунизм по призыву Троцкого: «Да здравствует пролетарская революция на всей земле!»
— Видишь, как он просто провозглашал, — говорил мне Александр Васильевич, — а где он оказался? А сколько еще не ясного, не понятного для всех нас, даже после войны, даже для нас — контрразведчиков.
Эти слова так близко я впервые услышал не от кого-нибудь, а от контрразведчика! Во мне в одно мгновение сжались все мышцы, и, кажется, остановилось сердце!
— А вот вы, Александр Васильевич, разве не в контрразведке работаете? — спросил я.
— Да, Игорек, я контрразведчик с 1938 года, служу вместе с твоим троюродным дедом Василием Алексеевичем, поэтому я и оказался здесь, именно здесь в Средней Азии на перекрестке шпионских дорог Востока и Запада. До тебя не доходит, почему рыбаку всегда в мутной воде легче рыбку ловить? Сейчас сюда едут люди со всего Союза — кто от голода и холода, кто спрятать свои кровавые следы, оставленные за время войны, а некоторые, особенно имеющие родственников за рубежом, в Америке например, удирают отсюда, собрав все необходимые данные для будущих провокаций Запада. Сколько еще предстоит нам повидать, один Господь Бог знает! — и, как бы невзначай, спрашивает: — А ты давно видел своего знаменитого деда Василия Алексеевича?
— По-моему, я его вообще никогда не видел и не знал, что есть у меня такой дед.
— Тогда вот посмотри, — подает мне фотографию и чиркает зажигалкой. Вижу: стоит генерал-майор с красивыми усиками, небольшим носом и острыми как бритва глазами.
— Он передает тебе большой привет, — говорит Александр Васильевич и призывает к терпению и мужеству. Вот он передал для мамы 30 ООО рублей денег, — ты ей так и передай, что от деда Василия, она его знает. Он приходится двоюродным братом Алексея Кирьяновича — твоего родного деда по отцу. Василий Алексеевич сейчас находится во Владивостоке и очень надеется, что ты его надежная смена. Тебе сколько сейчас лет — 21?
— Нет, — говорю я, — мне только 16, ведь я только с 1932 года, к сожалению.
— Ничего, ничего, разве плохо, когда человек моложе? — с улыбкой произнес Александр Васильевич, — я посмотрел, как ты расправился с обидчиками, и мне показалось, что тебе лет 30! Среди подростков у тебя хороший авторитет, а некоторые заметно побаиваются. Да и фронтовики с тобой считаются. В школе учителя твою память называют записной книжкой — это особое качество.
И, как бы спохватившись, Александр Васильевич проговорил:
— Ух, как время быстро пролетело, — уже утро, у меня есть к тебе предложение по сотрудничеству, вот прочти эти два листа, а потом еще о них поговорим.
Я взял из его рук двойной лист бумаги с красным гербом Советского Союза и буквами СВПК под гербом. Это оказалась клятва для вступления в сотрудники в специальную военно-политическую контрразведку СССР. Я, не слыша своего голоса, но, как сказал потом Александр Васильевич, очень громко прочитал и сразу спросил:
— А где подписать? Я согласен!
