Краслену повезло: два человека, стоявшие в толпе прямо перед ним, решили уйти. Пролетарий смог пробраться ближе. Теперь он наконец-то видел шествие, и сердце вновь затрепетало от такого воодушевляющего зрелища.
По залитой солнцем площади, усыпанной листовками, красиво уходили местные партийцы под знаменами. Следом за ними двигались авангардовцы в красных беретах. Они махали руками, пританцовывали, подбрасывали мячи, кувыркались через голову, демонстрируя физическую подготовку: кто в рабочей спецодежде, кто в летном костюме, кто в студенческой униформе. А вдалеке уже виднелась колонна юнкомов. Ребята несли в руках собственноручно сделанные модели паровозов, аэросаней, блюмингов, думпкаров, гидроглиссеров, трамваев, тракторов. Не зря работали местная техстанция и кружок авиамоделирования! Над головой одного мальчишки вился настоящий дирижабль, который тот держал на ниточке. Девчата шли с цветами. Кое-кто нес в руках книги и журналы.
За молодежью шли колонны лучших предприятий. Первым показался коллектив фабрики-кухни: всем было известно, что нарпитовцы, кормившие город, развозившие еду по столовым, довели за этот год число пельменей до шестидесяти тысяч ежедневно. Пельмени, разумеется, лепились механическим путем. Краслену не хотелось даже думать, что бы было, если б кухонное рабство пролетарок не сменилось новым бытом и рациональным пищепромом.
А потом на площадь вышли лучшие рабочие завода махолетов. Их Краслен хотел увидеть больше всех.
— Если б ты поменьше думала о глупостях, была бы среди них, — заметил он Бензине, слезшей с его плеч.
— Подумаешь! А сам-то! — фыркнула подруга.
— Вообще-то я был в том году! А вот ты…
— Баррикадкина бригада нашу обошла в последний день! Мы были лучшими! А все из-за Абстракции… Умудрилась сделать целых три бракованных выкройки, растяпа! Без нее бы…
— Ладно, не расстраивайся! Я же не всерьез, я ж так, любя…
— Любя-шутя-нарочно!
— Главное, Зиночка, что мы с тобой даем стране летатлины! Баррикадины девчата свою честь заслужили. Не завидуй, придет и твое время.
Каждый цех выбирал лучших рабочих, достойных пройти по площади в этот знаменательный день. Краслен, конечно, не отказался бы, если бы товарищи снова отправили его. Но выбор пал на Революция — Люська, который, кроме производственной работы, был еще рабкором, сочинял статьи в «Коммунию» и в «Май», писал агитки, делал стенгазету. Вон он, кажется, шагает с транспарантом, где написано «Даешь соревнование!». Краслен махнул рукой. Люсек его не видит. Жаль. А вон Никифоров! Он даром что старик, даст фору авангардовцу. И в партии сорок два года. Кажется, так не случалось ни разу, чтоб не был Никифоров здесь, на параде, в колонне завода. С ним рядом шагает директор Непейко. А сверху, над всеми, летит, мерно махая крылами, начальник рабкома — Маратыч. Живая реклама летатлинов!
Потом шел завод «Теслэнерго». На нем выпускали устройства для передачи электроэнергии на расстояние. Краснострания уже освобождалась от унылой паутины проводов, и ЛЭП теперь остались лишь в глуши, куда пока что не успел дойти прогресс. Махолетчики парили, не боясь высоковольтных линий и столбов, так портивших ландшафт. Устройства для энергопередачи выпускали разного размера: маленькие — для соединения зданий и подстанций, а большие — в целях обороны. Буржуинам было ясно, что С. С. С. М. сумеет защитить себя и в случае агрессии, не мешкая, поразит столицу противника пучком управляемых молний. Так что людям в серебристой спецодежде, везшим на тележках образцы своей продукции, не напрасно доставались цветы, аплодисменты и восторженные взгляды.
За электриками двигались текстильщицы — все в белом, все босые, молодые и прекрасные. Их было не так много, около десятка: каждая работала на ста — двустах станках. Краслен залюбовался: шествие воздушных, сказочных волшебниц, осыпаемых листовками, как снегом, не могло его оставить равнодушным. Бензина не из ревности, конечно (это буржуазное переживание кануло в лету вместе с остальными атрибутами частной собственности), а только шутки ради закрыла ему глаза.
…Когда она открыла их, уже шла техника. Большие трактора везли орудия на платформах. Следом двигались пупырчатые клепаные танки. Девушка считала их похожими на помесь жабы с крокодилом, Краслену же были по вкусу эти чудеса инженерной мысли. Хотелось хоть разок залезть туда, увидеть, что внутри… а может быть, даже вступить в бой с силами Капитала…
За прожекторным отрядом шли машины-звукоуловители, которые могли услышать шум аэроплана на далеком расстоянии. За звукоуловителями — новые модели грузовых автомобилей. За грузовиками — мотопехотинцы. Дальше — мирные машины: рыбовозные, цементные, пожарные, автобусы…
Больше всего Бензину поразил большой-большой, размером с целый дом единоличника, шагающий экскаватор. Он ковылял неуклюже, переваливаясь с боку на бок, но всем своим видом излучал мощь и величие. На стреле сидели несколько рабочих, весело размахивающих флагами.
А потом все небо словно заволокло огромной тучей, случилось маленькое солнечное затмение. Это шел огромный цеппелин. С него бросали прокламации, цветы и конфетти.
— Эх, вот бы прокатиться! — с восхищением сказал Краслен. Он пока ни разу за свою жизнь не успел полетать на дирижабле.
Дальше были гидропланы, авиетки, геликоптеры… Поднялась в небо и пугающе зажужжала авиаистребительная пила — гигантский вертящийся диск, готовый крошить самолеты противников в воздухе. Сто аэропланов пролетели над головами, корпусами выстроив предложение «Слава красностранскому народу!».
Наконец, когда на площади остался только оркестр, раздались звуки вальса. Краслен и Бензина пошли танцевать, как и все остальные, кому повезло наблюдать это яркое зрелище — тридцать пятый триумф красностранцев.
Улицы Свободы и Труда, пересекаясь там, где находилась площадь Индустрии, и служа осями города, делили его на четыре части: две жилые, состоявше из крупных комбинатов (каждый — десять тысяч человек) и располагавшиеся по диагонали друг от друга; производственная зона, а также зона для отдыха. В эту-то, последнюю, Краслен с Бензиной и пошли после парада.
До вечера они гуляли по общественному саду, развлекались на аттракционах — разумеется, бесплатных, ели эскимо. Эскимо тоже раздавали даром, как и все продукты питания: сельхозкоммуны с самой лучшей техникой и новыми породами животных, новыми сортами зерновых и овощей давали урожаи, позволявшие кормиться и аграрным, и промышленным рабочим. Для приобретения продуктов нужно было предъявить лишь удостоверение с работы, но раздатчицы частенько не смотрели на него: бездельников и «лишних» в Краснострании давно уже не водилось. Ни очередей, ни давки не было: обычно ели дома, то есть в комбинатовской столовой, или же в общественной — тогда, когда гуляли в зоне отдыха. Поэтому на улицах и в бывших продуктовых магазинах раздавали только лакомства: ландринки, шоколадки, лимонад и тому подобное.
С колеса обозрения был виден родной завод, на центрифуге девушка до того испугалась, что всю дорогу не переставала глупо хихикать, а на паровозике Краслен с Бензиной так горячо целовались, что ехали одни в вагончике: люди не хотели им мешать и садились в следующий и предыдущий. Осуждать влюбленных никому, разумеется, и в голову не приходило.
Потом снова танцевали под оркестр в общественном саду, играли в бадминтон взятыми напрокат ракетками, брызгали друг в друга водой из фонтанов, слушали напутствия партийных руководов из радиоточки, любовались махолетчиками в небе. В пять часов пошли в кино на «Папиросницу». До дома добрались только к восьми.
В фойе жилкомбината проводились выставки искусства. Пару дней назад произведения рабочего фотографа сменились яркими полотнами известных кубофутуристов, и теперь со стен глядели рвущиеся ввысь аэропланы, полные движения спортсмены с миллионом рук и ног, летящие, ломающие хрупкий свод небес ракеты, мощные конструкции с множеством колес, винтов, турбин и люди, чьи портреты, будто бы взрываясь, разлетались на цилиндры и кубы.
Еще в фойе имелось множество колонн: прозрачных, круглых, расширяющихся кверху, словно сталактиты или капли с потолка. Внутри каждой из них застыла своя композиция: художники соединили в них кусочки дерева, газеты, шестеренки, бигуди, пружины, лампочки, чернильницы и множество других вещей — простых, но неожиданных. Бензине нравилось разглядывать объемные коллажи, у нее даже была любимая колонна. Перед тем как разойтись по своим блокам, влюбленные, как всегда, обнялись возле нее.
— А может, знаешь что? — сказал Краслен. — А может, это? Может, это самое, ага? Зайдешь ко мне? Ребят-то нету.
— Что-то мне не хочется…
— Ломаешься!
— Нет, просто не хочу. Вот, может, завтра…
