лишь на переговоры с Жозефом Бонапартом — а парижское посольство подчиняется императору Павлу… и вам, конечно же — но никак не мне.
— Его величество распорядился оказывать вам любое посильное содействие, — усмехнулся Оболенский. — Петербург далеко, но оттуда пристально следят за вашими успехами.
— Если это можно назвать успехами. — Я поправил ворот куртки. — Тайный сговор с герцогиней, освободительная армия, захват Лотарингии и Эльзаса, сомнительные беседы с Жозефом Бонапартом и как итог — бестолковое топтание на берегу Рейна… Не очень-то похоже на блестящую дипломатию.
На мгновение показалось, что одна из гаргулий внизу даже чуть повернула голову — настолько понимающе-тоскливый у нее был взгляд. Резные уродцы молчали, но наверняка сопереживали мне со всей искренностью, на которую были способны их каменные сердца. Сотни лет назад им досталась нелегкая работа отпугивать чертей от Страсбургского собора — день и ночь, без выходных или отпусков… зато у них имелись крылья, чтобы — если уж совсем прижмет или просто надоест сидеть не месте — взмыть в ночное небо и улететь, куда глаза глядят.
А у меня крыльев не было.
— Не похоже на дипломатию? Может, и так. — Оболенский негромко рассмеялся. — Когда мы в первый раз встретились, я и сам был убежден, что ваши методы немыслимы и даже зловредны. Но вы уже не раз доказали обратное. Талант, решительность, напор и умение действовать без оглядки на высшие чины — то, что порой дает куда большие плоды, чем пустые уговоры… В конце концов, именно такой человек сейчас и нужен России — здесь и сейчас. — Оболенский опустил мне на плечо тяжелую ручищу. — Дома вас считают героем, друг мой. И пусть болтуны из Государственного совета то и дело ворчат, что некоторые ваши поступки легкомысленны и опасны — император все так же доверяет вам. И все так же дозволяет принимать любые решения — полностью на ваше усмотрение.
— За которые меня однажды повесят, — усмехнулся я. — Впрочем, вы правы, друг мой — сейчас уж точно не следует предаваться унынию или забивать голову сомнениями. Мы уже начали эту работу — и доведем ее до конца, чего бы это ни стоило.
— Поддерживаю вас целиком и полностью. — Оболенский чуть склонил голову. — И именно поэтому не могу не поинтересоваться: а что собираетесь делать вы, когда я отправлюсь в Ватикан?.. Снова навестите императора Жозефа?
— Нет. Оставим эту работу вашим людям. — Я легонько оттолкнулся ладонями от холодного камня и развернулся. — Я собираюсь, наконец, выяснить, откуда растут ноги военного могущества германской армии. И положить ему конец — если получится.
— Ого… Амбициозные планы. — Оболенский торопливо зашагал за мной следом. — Но, боюсь, вас ждет разочарование, князь: никакой тайны здесь нет. На территории Рейха сотни заводов — и чуть ли не каждый из них сейчас завален оборонными заказами. Оружие, панцеры, аэропланы… Броненосные крейсеры, в конце концов.
— Опасные игрушки, — кивнул я. — Очень опасные и мощные. Но настоящее преимущество в войне канцлеру дают “глушилки” — подавители родового Дара… Впрочем, это вы, полагаю, знаете и без меня.
— Увы. — Оболенский протяжно вздохнул. — Лучшие умы России не знают, как бороться с этой напастью. К счастью, заводы есть и у нас. Мне приходилось слышать, что ваш род владеет…
— У заводов и армии достаточно работы. — Я направился к лестнице. — А я займусь своей. Мы уже давно знаем, что в производстве “глушилок” замешаны оружейные компании, и что все ниточки заговора так или иначе ведут в Антверпен.
— Может, и так… — задумчиво пробормотал Оболенский. — Но разве Третье отделение еще не начало расследование?..
— Скорее всего. — Я пожал плечами. — Но у Багратиона изрядно связаны руки: Петербург слишком далеко. А от Страсбурга до Антверпена всего день пути на хорошей машине, и Бельгийский король пока еще хранит нейтралитет — глупо будет не воспользоваться такой возможностью.
— То есть, вы собираетесь лично?.. — Оболенский изловчился и поймал меня за рукав. — Это может быть опасно, князь!
— Сейчас что угодно может быть опасно, друг мой. И в тихой Бельгии меня уж точно убьют не раньше, чем здесь, вСтрасбурге. — Я кивнул куда-то в сторону запада. — Там, за рекой — Рейх. И вряд ли герр канцлер станет долго терпеть, что какие-то ополченцы и два русских князя отобрали у него Эльзас и Лотарингию.
— Не сомневаюсь, — проворчал Оболенский. — Мы здесь буквально сидим на пороховой бочке… Но вы ведь не собираетесь выезжать в ближайшие дни? Думаю, нам обоим лучше остаться на прием, который герцогиня устраивает в честь освобождения Эльзаса.
— Прием? — Я на мгновение задумался. — Да, пожалуй, стоит задержаться. Если я сбегу с такого мероприятия — ее светлость меня не простит.
Музыка закончила играть — и тут же снова зазвучала, сменив ритм. С задорно-танцевального, подозрительно напоминающего что-то из рок-н-ролльных хитов прошлого года, на умеренный. Не вальс, не менуэт — явно попроще, предназначенное то ли уделить должное внимание шампанскому и закускам, то ли просто расслабленно потоптаться по залу, обнимая партнершу за талию… или чуть пониже.
Герцогиня не поскупилась привезти модный оркестр аж из Женевы, угощения готовили лучшие повара Эльзаса, да и пышные наряды дам явно намекали на столичную моду, а не на провинциальных портных и модисток. Местная аристократия пыжилась изо всех сил, пытаясь перещеголять гостей из Парижа — и те не оставались в долгу.
Всего в нескольких километров за Рейном начинались земли германского Рейха, и даже ощетинившиеся орудийными стволами укрепления не казались достаточно надежной защитой. Река фактически превратилась в линию фронта. Пока что затихшего… но надолго ли?
И все же местная знать сегодня гуляла — от всей широты французской души. Умом я понимал, что этот прием ничуть не менее важен, чем штурм Страсбурга… в в чем-то, пожалуй, даже важнее. Герцогиня разослала приглашения всем, чье имя в Лотарингии и Эльзасе имело хоть какой-то вес. Отказ посетить бал-маскарад по неписаным правилам мог быть приравнен к измене роду де Водемон и французской короне. А согласие автоматически превращало вчерашних подданных Рейха в предателей, которые в случае появления в Страсбурге армии канцлера рисковали не только титулом или богатством, но и головой. Наверняка многие явились во дворец с тяжелыми мыслями — и тем старательнее отплясывали, пытаясь изобразить несуществующее веселье.
Меня, как подданного российской короны, все это едва ли касалось. Музыканты знали свое дело, угощения оказались выше всяких похвал. Кавалеры были учтивы и остроумны, а дамы — загадочны и прекрасны. Но я никак не мог отделаться от ощущения, что сегодняшний вечер едва ли закончится
