внушению. Когда-нибудь Алиса научится ее если не любить — жалеть.
— Наша маман тоже интеллектом не блещет, — пожаловалась Наташка, и я ее ущипнул, поймал возмущенный взгляд и покачал головой.
— А я обожаю маму, — припечатала Гаечка. — Да, она не профессор и высшего образования у нее нет, но она нас любит.
— Да, тетя Лена классная, — кивнула Алиса, вздохнув.
— И я уважаю предков, — прогудел Чабанов и выдал мудрость: — Вообще не любить предков — это нормально. Какой предок, так к нему и относятся.
Каюк воздел перст:
— Вот! А мне пофиг. Мелкий был — любил. Ща ваще пофиг. Что нет их… Они ж как животные.
— А мои подбухивают, — пожаловался Минаев.
— П***ят тебя? — с сочувствием спросил Каюк, хлопнул себя по губам. — Пардон!
Димон мотнул головой.
— Не, они добрые и даже не дерутся и не ссорятся. Но валяются. Батя недавно не дошел, упал под забором. А мне стыдно. — Он покраснел. — Но я их все равно люблю.
Рамилька, которому неделю как сняли гипс, слушал выпучив глаза. Для мусульманского мальчика не любить родителей было дико. Ну бьют, так это нормально! Но у него хватало благоразумия не спорить.
Илья молчал. У него была идеальная семья, и мы все ему завидовали, теперь и Яну завидовали, правда, фамилия у него осталась прежней — Соловьев. Каретниковы пока просто оформили опекунство. Я остановился и сказал:
— Народ, короче, так. У нас всех э-э-э… Скажем так, сложности в общении с одноклассниками. Мы вшестером: я, Илья, Димоны, Рамиль и Саша — банда, нам проще держаться вместе. Юра и Алиса, помогайте друг другу, и, если вдруг кто наедет — говорите нам. Борис и Ян — то же самое.
При упоминании школы Ян вытягивался и замирал — готовился к тому, что его начнут дразнить из-за ожога, а у Бори кулаки сжимались, он был омегой класса, его все дергали.
Только дерзкая Наташка пользовалась в классе авторитетом.
— Как же я хочу скорее отмотать срок, — пожаловалась она и добавила мечтательно: — Поеду учиться в Москву! Там весело! Вон, Пашке помогать буду торговать. Фирму организуем. Через год уже мне восемнадцать! Круто будет иметь свою фирму.
Память взрослого воспроизвела разговоры тех, кто занимался бизнесом в девяностые: тот же Виталя, который потом переключился на бартер, сам собирал печати липовых фирм, в начале девяностых всем было плевать, а позже он перестал наглеть и стал делать все по уму. Тогда мало кто понимал, что такое «фирма», это было скорее статусное явление. Как иномарка и голда.
— Организуем, но позже, — пообещал я, подумал немного и добавил: — А нафига тебе фирма, ели ты собралась стать актрисой? Это же круче.
Наташка высказала нехарактерную для нее благоразумную мысль:
— Великой я вряд ли стану. А не великие интересны, пока есть внешность, то есть лет до тридцати. А потом надо чем-то другим зарабатывать.
Все-таки с мозгами у нее все в порядке, вот только темперамент, врубая режим «люблю не могу», их частенько отключает.
— Короче, давайте завтра встретимся здесь. — Илья указал на огромную шелковицу на перекрестке, ту самую, которую вспоминал я-взрослый, едва попав сюда. — И все вместе пойдем в нашей форме.
Он имел в виду одинаковые белые рубашки, которые я привез из Москвы.
— Без пятнадцати девять? — уточнил Рамиль.
— Да, — кивнул я и сжал кулак, Илья сделал так же, и мы стукнули кулаком о кулак.
Потом то же я проделал со всеми членами клуба, включая девчонок. Одного круга нам показалось мало, и мы пошли по второму — лишь бы оттянуть момент прощания, когда каждый окажется наедине со своими страхами и проблемами, которые завтра встретят нас во плоти.
Наконец распрощавшись, мы разошлись. Пока брели домой, окончательно стемнело. Наташка всю дорогу ворчала, какая у нас конченая школа, нормальных парней нет, одни дебилы или мелюзга, девки — бы́чки, учителя — тупые.
Борька тоже ныл, ему было завидно, что Наташке остался год учебы, а ему еще мучиться и мучиться, и хорошо, хоть Ян появился, будет в классе с кем дружить.
Я слушал их, вспоминал себя прежнего, совмещал с собой новым и понимал, что мне здорово! Потому что я знаю, каково это — стать навсегда взрослым, проходить мимо школы, как мимо детского велосипеда, который стал навсегда мал. Да, я падал с него и сбивал колени, но зато как самозабвенно на нем гонялось! Можно и сейчас прокатиться, но это уже не твой размер — примерно, как приехать на вечер встречи выпускников и понять, что все ушло — и хорошее, и отвратительное. И хорошего было больше. Только ощущение, что вся жизнь впереди, перевешивает все плохое.
А теперь вот она, улучшенная версия меня, которая может сделать так, что и самому будет интересно учиться, и друзьям. В конце концов, в классе организация коллектива такая же, как в нашей группе, которая лишь ненамного меньше. Мотивировать, направить — и, возможно, одноклассники вырастут не запойными водилами и ППСниками, а… да пусть теми же водилами и ментами, но — полноценными людьми.
В конце концов, в нашем классе, кроме Синцова, нет конченых. А новеньких отморозков из класса «А» совместными усилиями можно поставить на место.
В нашем подъезде головокружительно пахло жареным мясом, у меня аж живот заурчал. Откликаясь, закурлыкали кишки Бори, он приложил руки к пупку.
— Стрельцовы жрут, — прокомментировала Наташка и шумно сглотнула слюну.
Мы поднялись на свой второй этаж, и аромат усилился. А когда я распахнул нашу коричневую дерматиновую дверь с наклейками Барби и ниндзя-черепах, где появились три новенькие с Рокстеди, Шреддером и Кренком, то меня чуть не снесло этим ароматом. Пахло у нас в квартире!
Из кухни выглянула мама, сделав виноватое лицо, и закрыла дверь, но я успел заметить сидящего на табурете отца. Пока решал, говорить Наташке, что он там, или нет, она скинула босоножки и
