За ним увязались два истребителя австро-венгров, но их быстро отогнали. Аэроплан Страхова представлял для них легкую добычу.
— Сколько уйдет времени на ремонт моего аэроплана? — спросил Страхов.
Механик посмотрел на хвост аэроплана.
— Так это как сделать, если основательно, то и до вечера не управимся, а если так себе, то часа три. Летать будет, но ненадежно.
— Ты мне за три часа надежно сделай, а лучше за два.
Механик вздохнул, но причитать не стал, понимал ведь, что на фронте творится, слышал канонаду.
Возле аэроплана стояло уже человек десять.
— Принимайте, — сказал Страхов.
Несколько рук подхватили мертвое тело.
— Как вы, господин подполковник?
— Я отлично, лучше не бывает, — огрызнулся Страхов и спрыгнул с крыла.
— Какие будут распоряжения? — спросил один из пилотов.
— Пока отдых, но думаю, что недолгий. Загрузите боеприпасы, дозаправьте аэропланы и проверьте их состояние.
— Есть.
Страхов быстро пошел в штаб.
— Связь мне с командующим, — еще на пороге бросил он радисту.
Он не стал садиться в кресло, хотя так этого хотелось в эту минуту, так хотелось выпить кофе и расслабиться немного, а навис над радистом, пока тот колдовал над рацией, вызывая в микрофон своего коллегу из штаба командующего.
— Брусилов на проводе, — наконец сказал радист.
Страхов взял микрофон, поднес его губам.
— Доброе утро, господин генерал, Страхов на проводе.
— Здравствуйте, подполковник, к делу побыстрее, или вы меня будете поздравлять с успешным началом наступления? — услышал он в ответ голос Брусилова.
— У меня треть эскадры выбыла из строя, мой аэроплан разбит, на его починку уйдет в лучшем случае три часа. Я не смогу прикрывать форт.
Он смотрел на доску, на которой мелом были написаны фамилии пилотов, а напротив них количество сбитых ими аэропланов. Последние изменения не внесли. На этой доске мертвецы все еще оставались живыми.
— Что это значит — не сможете? — стал сердиться Брусилов. — Вам поручено именно это задание, и потрудитесь его выполнять. Меня не интересует, как вы это сделаете. У меня нет лишних аэропланов. Вы ведь пролетали над линией фронта и видели, что там творится.
— Так точно.
Страхов произносил про себя фамилии убитых этим днем пилотов своей эскадры, точно заклинание читал, чтобы успокоиться немного, иначе вспылил бы. Он не хотел пока стирать с доски их фамилии.
— Отлично. Впредь попрошу меня больше по таким вопросам не беспокоить. Но если форт останется без воздушного прикрытия, вы за это ответите.
— Так точно, господин командующий. — Страхов выделил голосом последнее слово.
Связь разъединилась.
— Я за это отвечу, — зло повторил Страхов.
Его колотило от мысли, что командующий мог подумать, будто он боится, будто он хочет отсидеться в тылу. Страхов бросил микрофон на стол. Выходя из штаба, он забыл нагнуться и чуть не ударился головой о косяк.
Механики, вооружившись лопатами, рыли могилу рядом с четырьмя другими. Вместо крестов над ними высились пропеллеры, чтобы сразу было понятно, кто под ними лежит.
— Отдых отменяется, — закричал он пилотам, суетящимся возле своих аэропланов, — вылетаем немедленно!
— А вы, господин подполковник, — спросил механик, — останетесь?
— Не дождешься.
— Но ваш аэроплан мы не сможем быстро починить.
— Ну так чините медленно, но чтобы к моему возвращению он был готов.
— Сделаем в лучшем виде и сбитые аэропланы пририсуем, сколько рисовать-то? — спросил механик, знавший, что Страхов гордится количеством своих побед и стремится к тому, чтобы стать самым результативным асом русской авиации. Но Страхов так на него глянул, что мог испепелить, а у механика отпала всякая охота задабривать подполковника подобными разговорами.
Страхов посмотрел на своих пилотов, ухмыльнулся, увидев, что один из них слегка ранен в руку.
— Прости, Кондратьев, — сказал ему Страхов, — но я тебя списываю на землю. Твой аэроплан забираю себе. Обещаю вернуть, но уж не знаю, в целостности и сохранности ли он будет, а ты пока отдохни и рану залечи.
— Рана пустяковая, — стал возмущаться Кондратьев, — она мне не мешает. Пуля по касательной прошла, чуток кожу только и задела.
— Это приказ. Тебя разве не учили тому, что приказы не обсуждаются?
— Так точно, господин подполковник, — сник пилот.
С противоположного берега по мосту, распугивая беженцев, пронеслась колонна военных грузовиков, выкрашенных бледной краской. Что там везли они под брезентовыми тентами, стало понятно, когда грузовики остановились и из кузовов стали выпрыгивать солдаты. Рассыпавшись цепочками, они побежали к форту. Штурмовики не стреляли по ним, боясь задеть мирных жителей, а ведь могли задолго до того, как солдаты добегут до форта, уничтожить и их, и грузовики. До солдат было километра полтора, с каждым шагом бег их замедлялся, они переходили на шаг, так что у форта они будут минут через десять, не раньше.
Истребители поставили новую дымовую завесу, но даже через нее Мазуров хорошо различал огненные сполохи — это в последнем из австро-венгерских танков взрывались снаряды, превращая его в бесформенные оплавленные куски металла. Остальных подбили чуть раньше, и от них тоже мало что осталось.
Артиллерийская канонада между ними и орудиями форта чем-то напоминала морские сражения древности, когда корабли выстраивались друг напротив друга и палили до тех пор, пока у одного из противников просто некому уже было стрелять, а корабль получал такие повреждения, что больше не мог продолжать бой. Орудия танков были слишком маленького калибра. Дредноут, хоть и прикованный к одному месту, все же лучше, чем стая мониторов, выстрелы которых для него болезненны, но все же не настолько, чтобы полностью вывести его из строя, и сродни укусам насекомых — неприятным, но не смертельным.
Когда взрывался очередной танк, по форту проносился восторженный гул и, наверное, то же самое творилось внутри танков, когда пущенные из них снаряды крушили пулеметные точки и орудия.
Штурмовики подбили все десять танков. Результат австро-венгров был поскромнее — пулеметная точка и орудие. Мазуров сам проверил, можно ли его исправить, оказалось, что да, а вот с пулеметной точкой были большие проблемы. Снаряд залетел точно внутрь через амбразуру и все разнес внутри, вместе с пулеметом и двумя приникшими к нему штурмовиками. То, во что они превратились, даже у видавших всякое штурмовиков вызывало рвотный рефлекс. Взрывом выбило тяжелую металлическую дверь. Она ударилась в противоположную стену. По бетону пошла трещина. Хорошо еще, что никто не стоял рядом, а то дверь зашибла бы насмерть любого, в блин превратила, размазав по стене.
Патроны детонировали, рвались, будто это праздничный фейерверк, а когда они закончились и поутих огонь, выяснилось, что вместо узкой амбразуры в стене зияет огромная дыра, в которую может пролезть даже человек.
Поскольку лишних пулеметов не было, Мазурову пришлось оставить здесь трех штурмовиков, вооруженных автоматами. Они отгоняли наседавших на форт австро-венгров. Но у тех опять пропал боевой запал.
Поле перед фортом усеяли человеческие трупы, но дымовая завеса опять укрыла их, стрелять перестали и те и другие, точно временное перемирие негласно заключили. Стало так спокойно, будто ничего здесь и не происходило, а Мазурову вдруг почудилось, что этот дым растворит мертвые тела, и когда он рассеется, то возле форта действительно не останется никаких следов штурма. Они отступили, когда до победы было совсем близко. Еще один натиск, и штурмовики бы его не выдержали. Оборона трещала, разваливалась. У металла есть предел текучести, когда нагрузка становится такой сильной, что он перестает сохранять прежние свойства. Примерно к такому пределу были близки штурмовики.
Они заранее заминировали лестницы, ведущие на верхний этаж, и подорвали их вместе с уже поднимающимися по ним австро-венграми. Бетон обрушился, погребая под завалами людей. Не все из них погибли, из-под завалов высовывались шевелящиеся руки и ноги, слышались стоны, проклятия и ругательства. Некоторым из них удалось-таки пробиться на верхний этаж, но здесь уж численное преимущество было за штурмовиками, и они быстро перебили противника в рукопашной.
Раненых перетащили на носилках. Работа выдалась трудной, нашлась для каждого, и все взмокли от нее. За ранеными ухаживал лекарь, кого-то перевязывал, кому-то колол лекарства, или, скорее, это был морфий — самое хорошее лекарство в данной ситуации.
К нему подошел Мазуров. Лекарь, почувствовав, что рядом кто-то стоит, повернул голову, хотел сказать что-то злое, но, увидев командира, промолчал.
