Народ стоял на тротуарах и во все глаза смотрел на проезжающую будущую царицу. Многие радостно кричали, другие плевались вслед.
Через несколько дней состоялась свадьба, причём Марина и Юрий Мнишек настояли, чтобы торжество проходило по католическому обряду. Бояре и народ, приглашённые на пиршество, были разочарованы и возмущены. Виданное ли дело, государь венчается, как католик! И это в православной стране! Ему бы, беглому монаху, и самому понять всю неуместность происходящего. Чтобы проводить такой обряд, оба вступающих в брак должны быть одного вероисповедания. Стало быть, или Дмитрий должен был отречься от веры православной, или Марина принять православие.
Венчал их католический священник, специально привезённый Юрием Мнишеком из Варшавы. Народ как будто прозрел, начались разговоры, волнения. Масла в огонь подлили пришедшие с Мнишеком ляшские наёмники. Выпив на свадьбе, они стали изгаляться над православной верой и москвичами. Такого святотатства москвичи не потерпели, и уже 14 мая народ стал собираться на улицах и площадях, а наиболее смелые призывали ополчиться на чужеземцев, взяться за вилы и топоры. Те из бояр, что служили самозванцу, попрятались в своих домах, заперли ворота.
Напряжённость в городе нарастала. Самозванец почувствовал, что запахло жареным. Но сил подавить в зародыше начавшиеся народные волнения у него не было. Что могли сделать две тысячи поляков и полтысячи козаков против, по сути, всего города?
Андрей ежедневно посещал князя. Вся княжеская троица собиралась каждодневно. Наконец ему дали указание – идти к заставе у Арбатских ворот.
Для большей скрытности войска решили ввести в город в темноте, под покровом ночи. Ещё до решающего дня Андрей разведал все улицы от Арбата до Кремля. Путь должен был отвечать двум требованиям: быть широким и желательно мощёным. И польские патрули не должны были там появляться. Исключить их вообще было невозможно – мало ли что могло взбрести им в голову?
Андрей, будучи в цейтноте, поступил просто. За небольшие деньги он нанял мальчишек, постоянно толкавшихся на торгу и ищущих, кому помочь поднести покупки за полушку или постеречь товар. Каждый из пацанов отвечал за свой квартал. Вечером они докладывали ему, сколько раз и во сколько по времени появлялись патрули наёмников. За два дня он приблизительно понял схемы обходов ляхов.
Едва Андрей вошёл в комнату, как Шуйский вскричал:
– Ну наконец-то! Заждались мы!
– Как и было уговорено – вечером.
– Войска идут, всё готово. К ним сейчас выезжает князь Иван Семёнович. Ты же, Григорий, направляйся прямиком к своему есаулу. Пропустит – хорошо, а нет – вырубим всех! Сила за нами теперь великая! Настали долгожданные дни! Близок конец самозванца!
Андрей знал, что Голицын и сам успел поучаствовать в боях, продвигая самозванца на трон. Да только тот обидел его, едва не положив на плаху, чем и предрешил заговор.
Андрей кашлянул, привлекая внимание князей. Они уже не обращали на него внимания, обсуждая, кто из них и через какие ворота войдёт в Кремль.
– Судари милостивые! Есаул тоже хочет поучаствовать в изгнании поляков. Дозволите?
– Пущай! Даже лучше будет, если он во главе первым подъедет к полякам, что въезд в Кремль охраняют. Внимание отвлечёт, да и порубит поганых!
– Так и передам.
– Ступай, время – деньги!
Начало темнеть. Андрей беспокоился, не перевели ли есаула на другой пост, не пьян ли он? На его счастье, и казачий сотник оказался на месте, и трезв был, как стёклышко, только смотрел хмуро.
– С чем пожаловал?
– Время действовать! Ты не передумал?
Есаул подобрел лицом:
– Давно пора. Когда?
– Сегодня. Ещё немного – и к заставе подойдут войска. Предупреди своих, чтобы панику не поднимали и не вздумали применить оружие – даже хвататься за него. Вмиг порубят.
– Ха! Порубят! У меня здесь два десятка опытных рубак!
– Супротив нескольких тысяч? Да ты шутник, есаул. Схарчат и не подавятся!
– Мы же договаривались, что и я со своими людьми поучаствую?
– Всё договорено. Как только голова колонны подойдёт, поедешь впереди. При встрече с польским дозором постарайся их заболтать, пароль назови, а хочешь – руби всех в капусту. Только условие одно.
– Какое? – Глаза есаула в предвкушении сабельной рубки уже хищно горели.
– Чтобы ни один из них не ушёл, своих предупредить не смог.
– Принимается.
– Как войска к Кремлю подойдут – к Спасским воротам, попытайся подъехать спокойно, да напади внезапно. Надо, чтобы ляхи ворота закрыть не успели.
– И это сделаю! – Есаул молодцевато огладил усы.
– И личная просьба у меня.
– Сказывай!
– Лошадь бы мне, да саблю – сам хочу поучаствовать.
– С саблей проще. Вон в углу стоят пики, и там же – сабли; выбирай. А вот с лошадью хуже. Своего коня подобру ни один козак не отдаст, а заводных нет.
Есаул вышел из избы. Андрей при неверном свете свечи выбрал себе саблю – козачью, видавшую виды, с зазубринами на лезвии. Для одного боя вполне сгодится. Он нацепил ножны на пояс, выхватил саблю и взмахнул ею в воздухе. Из ножен клинок выходил легко. Он вернул саблю в ножны и вышел из избы.
Есаул стоял у рогаток, окружённый козаками.
– Это свой, из москвичей, боярин. Слушаться его, как меня! – распорядился есаул.
Хоть и далековато было до козаков, метров десять, но Андрей сказанное услышал. Боярином он не был, но разубеждать есаула и козаков не стал – больше уважать будут. Хотя что скрывать – лестно было. Стало быть, сумел внушить сотнику, что не простой он горожанин.
Вскоре послышался глухой шум – к заставе приблизилось большое войско.
– Убрать рогатки, – распорядился есаул.
Козаки растащили в стороны загромождение, освободили проход. Из темноты, на освещённую факелами площадку перед заставой выехал дозор, держа наготове оружие. Из-за них выехал на коне князь Куракин. Андрей подбежал к нему:
– Всё готово, князь, застава наша.
– Передай есаулу – пусть со своими людьми вперёд едет. И ты веди по улицам, что разведал.
– Коня у меня нет, князь.
– Коня проводнику! – распорядился Куракин.
Привели коня. Андрей вскочил в седло.
– Мыкола, едем. Я впереди, ты рядом. Если на польский дозор наткнёмся – руби.
– Слушаюсь!
Козаки вмиг вывели коней, которых до того держали за избой заставы, и взлетели в сёдла. Тронулись.
Андрей и Мыкола ехали бок о бок. Москва уже спала, не светились окна, на улицах было пустынно.
За козаками ехала конница, шли пешцы. Странно и волнующе было ощущать за собой грозную силу в несколько тысяч человек.
До Красной площади добрались без стычек. И тут произошла первая осечка: ворота были заперты, и только по стенам расхаживали караульные. Ни одному из отрядов не удалось проникнуть в Кремль, но все двенадцать ворот были блокированы подошедшими войсками.
Видимо, князь Куракин имел на этот счёт указания.
– Никого не впускать и не выпускать! – приказал он. – Птичка в клетке!
Войска привычно расположились на площади, лошадей отвели к Москве-реке. Почти вся немаленькая Красная площадь была занята воинами.
В четыре часа утра ударил колокол на Ильинке, у Ильи-пророка на Новгородском дворе, и разом заговорили все московские колокола. Над Москвой поплыл тревожный перезвон, на площади стал собираться народ. Он всё прибывал и прибывал, люди являлись даже с самых дальних улиц. На площади и улицах вокруг Кремля стало тесно. Народ был в гневе, возмущён. Ещё полгода назад самозванца встречали на Москве восторженно, едва ли не боготворили, теперь же кричали:
– Долой поганца! Долой иноземца! Веру Христову предал! Вон из Кремля! Казните его!
Волнение с каждым часом нарастало. Гнев народный требовал выхода, и потому кто-то выкрикнул:
– Бить ляхов до смерти!
Крик был услышан – народ ринулся к заставам и казармам. Встреченных на улицах поляков били палками, кололи вилами, рубили саблями и топорами, вымещая всё зло за многочисленные глумления поляков над народом русским.
Но поляки умирать не хотели и оборонялись до последнего – всё-таки они были воинами опытными и имели оружие. На каждого убитого поляка приходилось по три-пять убитых москвичей.
А на казармы двинулась часть войск – они сошлись в жестокой схватке. Но тут всё решило численное превосходство русских – против одной польской сабли было десять русских.
К полудню все поляки и часть козаков, находившихся вне стен Кремля, были убиты. Но народ только распалился.
– Вешать всех, на кол их! – кричали наиболее ретивые.
Иностранцы, проживающие в Немецкой или Кукуевой слободе, попрятались по домам. Никакого отношения к полякам или самозванцу они не имели, но человек в иноземной одежде, появившийся в тот момент на улицах Москвы, вызывал ненависть. Несколько иноземцев было убито: они просто попали под горячую руку, оказавшись на пути разъярённой толпы.
