к его облику. Очень подходящее имя для вещи архаичной, громоздкой, немного даже нелепой с виду, но при этом солидной, массивной и крепкой. Как раз для него такого, каким он стал в последние годы, когда кличка приклеилась намертво. Кто его так звал? А – все и никто конкретно, прозвище существовало вроде бы само по себе, отдельно от людей.
Вот Дмитрия Филипповича он, пожалуй, любил. Он всегда сам знал, что ему нужно делать, а присутствие его не было в тягость. В отличие от иных-прочих. Не будем показывать пальцами. А он – нет. Вот и серьезный человек, не легковесный, – ку-уда там! – а все равно с ним легко. Просьбы его выполняешь не потому только, что – надо, а потому еще, что – приятно. Чего это он там?
– … Так что мне показалось, что в данном случае только вы, с вашим авторитетом…
– Но-но, – тяжело катая во рту звуки, погрозил пальцем хозяин кабинета и, вроде бы, всего остального, того, что есть, и того, чего, вообще говоря, нет, – вечно преувеличиваешь. Сам знаешь – не люблю…
– В данном случае кажется чрезвычайно желательным, – мимоходом, как пред вступлением в холодную воду вздохнув, начал посетитель, – чтобы к обеспечению режима секретности данного дела ведомство Юрия Валентиновича имело бы только… только самое косвенное отношение.
Балабост медленно поднял голову, пытаясь осмыслить услышанное, и пока еще не осознавая, не веря в то, что он услыхал. Это – да. Это и впрямь может решить только он. И это тем более невероятно, потому что Дмитрий с Юрой – вовсе не враги, а наоборот, стремятся держаться как-то заодно. Они, да еще умница Андрей, – всегда норовят каждое серьезное дело для начала обкашлять втроем, узким своим кругом. Очень часто и впрямь поворачивают так, как решили они, и поэтому думают, что и вообще… всем тут крутят и заправляют. Смешно, но подобное мальчишеское заблуждение разделяет, в том числе и прекрасный, вполне-вполне соответствующий своей жуткой должности глава Комитета. И вот, – на тебе! Тут не подсидка, не попытка аккуратно оттереть локотком в сторону… Во всяком случае – не только. Что-то тут присутствует еще и до крайности другое, задом – наперед, совсем наоборот… Пожалуй, – раньше и вовсе невиданное.
Что он никогда не был гением, – это он и сам знал, вот только и дураком он никогда не бывал тем более. Да, в последнее время голова стала не та, мысли стали какими-то тяжелыми, – все так, но если что-то, вдруг, оказывается по-настоящему важным, – ему ведь и думать не надо. Он и так знает. Нутром чует. И уж тем более знает, чует, – пусть как хотят называют, – когда – подмахнуть не глядя, а когда – разобраться досконально. Пусть как угодно медленно, но зато – до конца. Ему торопиться некогда. Вот именно: нет времени на то, чтоб спешить с некоторыми вопросами. Например – с этим.
– Юрию Валентиновичу, – сказал он медленно и веско, с едва заметным, – для умных, – намеком на угрозу, – мы верим безусловно. Он всей своей жизнью доказал…
– Об этом и речи нет, – Дмитрий Филиппович, словно защищаясь, выставил вперед ладонями вперед обе руки, – что вы… Просто… Как бы это выразиться поудачнее? Не все можно надлежащим образом проконтролировать. Особенно в тех случаях, когда хозяйство – большое. Это не в человеческих силах. Даже не в силах такого человека.
– Ты хочешь сказать…
– Конечно. Будет знать больше десяти сотрудников – узнает тысяч пятьдесят. Весь Комитет. Среди них, – как исключение, конечно, – тоже всякие попадаются. А в данном случае этого нельзя. Совсем нельзя.
– А ты не того? Не преувеличиваешь?
– Хотел бы, – Дмитрий Филиппович помотал головой, что было на него, вообще говоря, совершенно непохоже, – да не выйдет. Потому что некуда больше.
– А как тогда? Отдел ЦК – мал, сам знаешь… Да и задачи у него другие.
– И речи нет.
– Самим военным? Так они и так уже в этом деле все под себя загребли. С ногами забрались и никого близко не подпускают. А это нельзя.
– Я так думаю, что вовсе без Генштаба в этом тонком деле обойтись не удастся, но… Нет у них полноты понимания. Того понимания.
– Ага… – Хозяин кабинета тяжело задумался, а потом, спустя довольно долгое время, – так же медленно спросил, – а у Комитета, значит, тоже?
– Вы как всегда правы. У каждого – свое непонимание. У Комитета – свое, у вояк – свое.
– Выходит, что ты один умный? Только ты у нас все понимаешь, как надо? Любого поправить и направить можешь? Может, – и меня поправишь? Если вдруг чего не пойму?
– Я к тому и веду, Леонид Касьянович, – гость, – умница, – говорил тихо, – вся беда в том, что мне самому растолковали, что и как. Раскрыли глаза, так сказать.
– Кто?!!
– С вашего позволения, – об этом чуть попозже. Молодой, не из первачей, так что вы все равно его не знаете… Я сначала даже и не понял, что он там лепечет, а когда дошло, ну, тут я по нему и врезал, как положено. Без матюков, – ему не по чину еще, – но глаза выпучил, кулаком по столу… Стал политическую близорукость клеить, идеологическую невыдержанность и непонимание линии Партии. Все, что из того еще лексикона помню, собрал, аж сам напугался.
– А Юрь Валентинычу он теперь ничего такого?
– Не-ет, – гость помотал головой, – это вряд ли. Он это, видите ли, не в первый раз. Наткнулся на мелочишку, начал копать, раскрутил такое, что было ему вовсе не по чину, сделал выводы, напугался, кинулся докладывать через голову непосредственного начальства…
– Его – поправили?
– Конечно. С тех пор он курировал что-то вроде проявлений национализма в Якутии.
– А как же он тогда…
– Так ведь Якутия же! Тогда ж никто еще ни черта не понимал…
– А-а, – проворчал Балабост, – так и не угомонился, значит?
– Он не как мы. Из знатной чекистской фамилии, смолоду жизнь не била, все на блюдечке… Но вот бывают прирожденные футболисты, а
