Лидка, я же тебе только добра желаю, понимаю, что без мужика долго выдержать трудно, но ты пойми, этот Иванов — очень плохой вариант! Найди себе лучше кого-нибудь другого!
Я не нашлась, что сказать, да Зое и не надо было — она оседлала своего любимого конька:
— Ты знаешь, здесь два года назад история одна была, нехорошая, — нагнувшись поближе ко мне, зашептала Зоя, — была у нас учетчица одна, на уборочно-моечном участке работала, Лариска, красивая — страсть. И этот Иванов на неё глаз положил. Домогался её долго очень, а когда она залетела — обвинил её, что она там что-то украла или сломала — не помню уже точно, я в декрете как раз с Лёлькой была, и ей пришлось уволиться и аборт, говорят, она потом сделала. Замуж так и не вышла. Так что держись от него подальше. Гнилой он, сучонок.
Я искренне поблагодарила Зою за заботу и предупреждение, а себе зарубку на память поставила. Значит, Иванов у нас — фатальный ролевик-искуситель, а Герих — не гнушается чёрным пиаром. Разубеждать Зою и доказывать, что Герих на меня наговаривает, не стала. Как там говорил великий маэстро Станиславский? «Главное не сказать, а показать!».
Хм. А ситуёвина становится всё интереснее и интереснее.
После обеда была у себя и делала поточный отчёт, пока меня не вызвал Иван Аркадьевич.
Я вошла в приёмную — Наталья Сергеевна сидела тише воды, ниже травы, и регистрировала письма. Увидев меня, выдавила искусственную улыбку:
— Добрый день, Лидия Степановна! Вас Иван Аркадьевич ожидает. Проходите, пожалуйста.
Милостиво кивнув в ответ, я вошла в кабинет. По сравнению с прошлым разом — небо и земля. Убрано, проветрено, на столе перед Иваном Аркадьевичем исходит паром чашка с горячим чаем и скромно стоит чистая пепельница. Красота! Вот что значит — правильная мотивация персонала. Ай да Алевтина Никитична!
— Лида! — сразу заявил хозяин кабинета, — ты отчёт сделала?
— Делаю, Иван Аркадьевич. Завтра будет готов, — я уселась напротив него.
— Напомни, сроки там какие?
— Ещё есть три дня, — улыбнулась я, доставая блокнот, — я заранее хочу сделать.
— Ладно, — буркнул Иван Аркадьевич, не поддержав мою улыбку, и пододвинул ко мне листочек в косую линию. — Читай лучше вот это!
Я принялась читать — это была накарябанная специально изменённым почерком (или же левой рукой) анонимка на меня. Обычный обличительно-клеветнический текст, с притянутыми за уши «фактами» и вывернутыми наизнанку эпизодами. Немного задело упоминание о «отбившемся от рук» ребёнке, который из-за моего неправильного воспитания уже не поддаётся социализации (это они про мою Светку, суки!) и главное — дважды подчёркнуто было предложение, где Ивану Аркадьевичу неравнодушные люди открывали глаза на то, что у меня нет высшего образования и занимать эту должность я не имею права.
— Ты в Институте была? Выяснила, что там у тебя? — спросил Иван Аркадьевич раздражённо, — я тебе прошлый раз говорил.
— Нет ещё, — вздохнула я.
— Так, а какого хрена ты тянешь? — рявкнул он, — ждешь, когда проверка нагрянет? Как я тебя потом отмажу?!
— Хорошо, Иван Аркадьевич, я прямо завтра схожу, — покаялась я. — Замоталась совсем. Новая работа, надо вникать.
— Вникай, никто же тебе не мешает, — закурил папиросу Иван Аркадьевич и глянул на меня сквозь облако дыма, — но приоритеты выставлять учись. Сначала — самые важные дела, а по цехам побегать успеешь ещё.
«Блин, и тут настучать успели!», — восхитилась я, а вслух сказала:
— Да и через неделю у нас профсоюзное собрание. Нам надо с отчётами выступить, — напомнил Иван Аркадьевич. — Так что тоже готовься.
— Я помню, — хищно раздула ноздри я, — и готовлюсь. Тщательно. Очень тщательно.
Вечером, как и обещала, забежала в коммуналку на Механизаторов — поужинать и при случае пугнуть Клавдию Брониславовну. Времени оставалось совсем немного, нужно было ещё успеть заскочить домой переодеться в джинсы и не опоздать на водительские курсы. Сегодня вечером у меня первое занятие.
По привычке, я сначала дёрнула за ручку — дверь оказалась не заперта.
Я вошла в полутёмный коридор, наполненный запахами жаренной картошки, дешевого стирального порошка и нафталина, стараясь не наткнуться на складированные старые велосипеды и лыжи, пошла на кухню. Именно оттуда слышались злые возбуждённые голоса. Среди них выделялся дрожащий от ярости голос Риммы Марковны.
Кажется, я вовремя.
На кухне, воинственно подбоченясь, с видом Аттилы-завоевателя, стояла Римма Марковна, правда в сбитом фартуке и как попало повязанном платке, и мужественно отражала совместные массированные атаки Клавдии Брониславовны и Зинки (еду Римма Марковна всегда готовила исключительно в ситцевом подкрахмаленном платочке, полностью закрывающем волосы, и в фартуке, которые она меняла ежедневно).
Судя по растрёпанному виду всех троих, удача улыбалась каждой, но по очереди.
Я успела, причём на самом интересном месте.
— Вы чего сюда вернулись? Вы здесь не живете! — заорала Зинка, вся аж красная от злости, поддёрнула вытянутые рукава линялой кофты и шарпнула огромное оцинкованное корыто для выварки белья, которое занимало на газовой плите аж три конфорки полностью и четвертую частично. Переполненное корыто опасливо качнулось, пару раз выплеснув грязноватую мыльную воду на плиту. Запахло хлоркой.
— Когда захотела — тогда и вернулась! Тебя не спросила! — свысока ответила Римма Марковна, решительно сдвинула корыто в сторону (чуть не опрокинув его при этом), и освободила одну конфорку.
— Если вас не было почти год, значит вы тут не живете, — глубокомысленно воткнула ядовитую шпильку в дискуссию Клавдия Брониславовна и неодобрительно поджала и без того узкие губы, глядя на сдвинутое корыто.
— Как это я не живу? У меня прописка здесь! В отличие от некоторых! — язвительно бросила непрозрачный намёк Римма Марковна, и Клавдия Брониславовна вспыхнула так, что почти слилась по цвету с плюшем своего нового халата.
— Вы здесь не ночуете! — попыталась парировать она, однако это прозвучало крайне неубедительно.
— Где хочу там и ночую, я женщина взрослая! Это не ваше собачье дело, где мне ночевать! — фыркнула Римма Марковна и пристроила на освободившейся конфорке свою кастрюльку.
— Вот и уходите туда, где ночуете! — опять влезла Зинка, сняла кастрюльку и бахнула её на стол с такой силой, что крышка аж жалобно звякнула.
— Не тебе меня
