чёрно-белого «телека» (превращённого теперь то ли в тумбу, то ли в подставку для цветов). Видел, что Павлик Солнцев смотрел на новинку с нескрываемой завистью. Мальчик не сдерживал тоскливые вздохи. Потому что в папиной квартире стоял «всего лишь» «старенький» телевизор «Рубин-714», пока исправно работавший, но купленный ещё в год Пашкиного рождения.
Надежда Сергеевна отложила работу над заказом Каховской. И весь вечер заворожено смотрела по телевизору художественный фильм «Товарищ Иннокентий» (о деятельности русского революционера Иосифа Дубровинского). Мне показалось, что Наде было без разницы, что именно показывали на новеньком цветном экране. Она смаковала сам факт того, что рассматривала не только оттенки серого цвета — видела на экране все цвета радуги. И наверняка уже представляла, как завтра похвастается перед подружками на работе своим приобретением (не в рассрочку!).
На диване рядом с Надей Ивановой и Виктором Егоровичем примостился и Павлик. Надежда Сергеевна держала мальчика за руку — того это не смущало. Папа обнимал Иванову за плечи, едва заметно улыбался (хотя по телевизору не показывали ничего смешного). Я наблюдал за этой семейной идиллией из своего любимого кресла (что стояло рядом с журнальным столиком и телефоном). Тоже изредка смотрел на экран. Но не следил за сюжетом фильма, а размышлял о видении, которое просмотрел во время сегодняшнего «припадка». И потирал ушиб на колене (встреча с Терентьевой не прошла бесследно).
Надежда Сергеевна о чём-то шепнула Виктору Егоровичу на ухо. Папа потёр близоруко сощуренные глаза (смотрел телевизор, не надев очки), кивнул головой. Он поцеловал Надину руку и осторожно встал с дивана (боялся потревожить Павлика — единственного, кто увлечённо смотрел фильм о революционере). Виктор Солнцев, не глядя, вставил ноги в тапки и, шаркая подошвами, направился к двери. На ходу подмигнул мне левым глазом — я ответил ему улыбкой. Виктор Егорович проследовал в кухню, не включая в прихожей свет. Я соскочил с кресла и поспешил за Солнцевым.
Виктор Егорович наливал в Надину кружку кипячёную воду из чайника. Он заметил меня — снова улыбнулся. Поинтересовался, нравится ли мне телевизор. Лампочка под потолком мигнула (на мгновение погрузила кухню во тьму). Виктор Солнцев взглянул вверх, на желтоватый плафон из мутного стекла (будто дожидался новых «сюрпризов»). Но тут же опустил взгляд на заполненную почти до краёв чашку. Почти бесшумно вернул чайник на плиту — лишь едва слышно звякнула крышка (или мне этот звук лишь померещился). Солнцев показал мне чашку — приподнял её на уровень моих глаз.
— Мама захотела пить, — сказал он.
— Папа…
Я замолчал.
Заметил, как вздрогнула папина рука, как заплескалась в чашке вода.
— Дядя Витя, — сказал я. — Вспомни, пожалуйста, кому кроме нас ты давал читать свою книгу — я говорю о твоей повести. Друзьям? Соседям? Или на работе?
Виктор Егорович смущённо откашлялся. Он смотрел мне в глаза (будто не решался отвести взгляд). Папа покачал головой.
— Никому, — сказал он.
— Дядя Витя, — повторил я. — Ты подумай. Вспомни хорошенько. Это очень важно.
Папин задумчивый взгляд упёрся в мою переносицу. Пару секунд я дожидался ответа. Наконец, Виктор Егорович решительно тряхнул головой (в воздухе закружили пылинки).
— Никому не давал, — повторил он. — Да и никто об этой повести не знает… кроме вас. Один экземпляр я приношу тебе. Второй лежит в папке с моими документами. Вот и всё.
Виктор Егорович пожал плечами.
«В папке с документами», — мысленно повторил я.
Я прекрасно представлял, где отец хранил эту папку (помнил этот факт ещё по прошлой жизни). Сделал в уме пометку: завтра же туда заглянуть. Потому что мой экземпляр преспокойно лежал на книжной полке — в этом я убедился, вернувшись сегодня из школы. А если и папин…
Мы с папой одновременно почесали носы.
«Два варианта», — подумал я.
И тут же сам себя спросил: «Неужели третьего варианта нет?»
Во вторник тренер вновь поставил меня в пару с Лежиком — и для отработки приёмов, и для спарринга. Ещё в начале тренировки я ощутил в себе перемены — списал их на хорошее настроение. Однако уже при выполнении подсечек я почувствовал, что время отклика Мишиного опорно-двигательного аппарата на сигналы мозга чувствительно сократилось. В конце сентября у меня не было шансов противостоять резким действиям Олега Васильева. Теперь же я уходил от его атак — пусть и не «легко», но часто удачно. В спарринге я и вовсе дважды уложил растерянного Лежика на лопатки (оба раза сработал на четыре балла).
Обманные движения сегодня давались легко. Как и разрушение легко читаемых замыслов соперника. Придуманные ещё в прошлой жизни схемы ведения боя вдруг перестали быть лишь интересной информацией — сегодня она нашли практическое применение. Мы с Лежиком будто поменялись местами: теперь уже я отрабатывал на нём задуманные приёмы. Уверенно лидировал по баллам. И под конец спарринга я полностью диктовал противнику условия поединка. Что меня и подвело. В итоге я всё же попался на «болевой». Но лишь потому, что растерялся от собственной внезапной «лихости».
После тренировки Васильев похлопал меня по плечу и заявил, что я «расту» «не по дням, а по часам». Олег признался, что бороться со мной «стало интересно». И что он теперь сообразил, почему Верховцев перед городскими соревнованиями ставил ему в пару именно меня: к прочим соперникам Олег Васильев уже «приспособился», а я всё чаще был для него «неожиданным». Лежик снова похвалил меня за «храбрость и силу духа». И объяснил, как уходить от «перегибания локтя через бедро» — того самого приёма, которым он меня победил в спарринге. Я поблагодарил парня за науку (не признался, что не услышал ничего нового).
После тренировки мы с Зоей проводили Зотову от Дворца спорта до автобусной остановки. Вместе с одноклассницей дождались троллейбуса. Света из полупустого салона махнула нам рукой. Мы с Каховской проводили троллейбус взглядами. И устало побрели к Зоиному дому. Накрапывал мелкий дождик. Зоя спрятала голову под капюшон куртки; я последовал её примеру. Мокрые листья не шуршали под ногами — скорее «чавкали». Каховская держалась за мою руку. Молчала, будто вдоволь наговорилась с Зотовой и устала от болтовни. От остановки до Зоиного подъезда мы дошли, обменявшись лишь парой коротких фраз.
Я уже хотел попрощаться, когда Каховская вдруг сказала:
— Папа просил, что бы ты к нам сегодня зашёл.
Мне почудилось, что лицо девочки потемнело. Сообразил, что потемнела не Зоина кожа — стало меньше света на улице, будто скрылось за облаками солнце (это притом, что солнце не показывалось из-за туч с самого утра). Дождь уже не моросил — его капли увеличились в размерах, чувствительно ударяли по капюшону. Мимо нас к первому подъезду пробежала молодая женщина, она цокала высокими каблуками, держала над головой сумочку: пыталась уберечь причёску. Следом за ней промчался пузатый мужчина в чёрном плаще — погрохотал пивными бутылками, уложенными в две авоськи.
Я обронил:
— Зачем?
Попридержал заготовленную фразу «до встречи». Взглянул девочке в лицо. Зоя опустила глаза, словно заинтересовалась разбросанными на тротуаре разноцветными листьями.
— Я… рассказала ему о вчерашнем, — сказала она. — Ну… что у тебя снова случился приступ. Он просил сообщать ему, если ты…
Я покачал головой — зашуршал капюшон.
Девочка посмотрела на меня — с вызовом во взгляде.
— Ты мне не запрещал ему об этом говорить! — сказала Зоя.
Каховская говорила громко: перекрикивала шум дождя. Она не выпускала мою руку — напротив, усилила хватку. Дождь припустил всерьёз — превратился в ливень, забарабанил по асфальту и по припаркованному около подъезда автомобилю, зашуршал опавшими листьями и ветвями кустов. Я почувствовал, как намокли выглядывавшие из-под куртки штанины. Невольно взглянул на небо, откуда падали крупные капли, разбивались о Зоино плечо, брызгами летели мне в лицо. Рукой смахнул со щёк и подбородка влагу. Каховская приглушённо взвизгнула и взмахнула спортивной сумкой. Дёрнула меня за рукав, потащила к двери.
Я не вырывался — последовал за девчонкой. На пару с Зоей я чеканил шаги по ступеням. Стряхивал с куртки воду и радовался, что не промочил обувь. Резкий порыв ветра с грохотом закрыл окно на одном из верхних этажей. По стёклам всё громче долбили крупные капли. Мы взбирались уже на третий этаж, когда почудилось, что я услышал раскат грома. Похоже, почудилось не только мне: Каховская схватила меня за руку, сжала мои пальцы и ускорила шаг. Замигали лампы у потолка. По стенам подъезда замельтешили тени от древесных ветвей. Внизу хлопнула дверь, раздались взволнованные, но весёлые голоса. В Зоиных глазах
