нас двоих злейший веропреступник?
Скорей всего, мулла не признал Семёна, которого видал мельком больше десяти лет назад, но самого случая, разумеется, забыть не мог. Мулла попятился, прикрываясь рукавом, следом попятились солдаты.
— Айда, хлопцы! — крикнул Семён и первым полез через узорчатые ворота.
Улема Семён догнал возле самых дворцовых стен, несильно стукнул кулаком в шею. Ходжа немедленно упал, постанывая, пополз к ногам страшного казака, ожидая жестокой гибели и не надеясь вымолить пощады. Семён сдёрнул с плешивой улемовой башки зелёный шёлк богатой чалмы, крикнул: «Не тебе, паршивец, верой кичиться!» — и, пнув стонущего ходжу в рёбра, побежал к запертым дворцовым дверям, огромным, в три человечьих роста, искусно изукрашенным тонкой резьбой, какую в ином месте не вдруг и поглядеть удастся.
— Ломай! — выкрикнул Семён, ударяя в яровчатые плахи дверей.
— Пусти, пособлю! — Попище Иванище стал рядом, двумя руками вздел пудовую булаву и обрушил тяжкий удар по хрустнувшей дверной красе. После третьего удара дверь с грохотом обрушилась, и Семён вместе с другими казаками очутился в покоях бостан-паши. Казаки с радостными криками помчались по комнатам, срывая бархатные занавеси, запихивая в торбы серебряные светильники, кальяны с мундштуками тёмного индийского янтаря, всё, что можно снять с места и, унеся, превратить в червонцы. Но Семёна добыча не влекла, он искал старого обидчика. В одной из комнат углядел горбатого карлика, испуганно зарывшегося в подушки, ухватил его за ворот испанского камзола, выдернул на свет:
— Где паша?!
— Там! — пискнул карлик, отмахиваясь ручонками. — В дальние комнаты побежал, где слуги!..
Семён швырнул горбуна обратно в кучу подушек и поспешил дальше.
Управляющий летними дворцами везир Васаят-паша дрожал, закрывшись в одной из комнат на женской половине дома. Почему-то казалось, что сюда тати не ворвутся, хотя что их может остановить, неверных… закон не для них писан. Крики, грохот, шум несусветный всё ближе, Васаят хотел с испугу под подушки лезть, как за минуту до того прятался его шут, да не смог, не карлик всё-таки… Вот что-то грохнуло за дверью, и в проёме появилась страшная фигура, грязная, оборванная за месяцы бесприютного житья, но исполненная силы и злобного торжества. В дочерна загорелой руке тонко изгибается сабельная сталь.
— В-ва!.. — застонал раб божий Васаят.
— Здравствуй, Василий Яныч, — недобро усмехаясь, проговорил разбойник. — Не ждал встретиться?
— Семён… — ошеломлённо пролепетал везир. — Сёмушка, не погуби…
В тёмном коридоре вновь что-то грохнуло, и в покои ворвался Игнашка Заворуй.
— Сёмка! — заорал он. — А я гадаю, куда ты подевался? Ба! Да никак ты самого бостан-пашу словил? Волоки его на струг, пусть выкуп платит. Токо смотри, меньше чем за сто червонцев не отпускай!
— Я заплачу… — заторопился Васаят. — Я больше заплачу, двести дам…
— Погоди, — прервал Семён. — Ну-ка, Игнат, вглядись в стервеца, узнаёшь?
Игнашка застыл, вытянув шею по-гусиному, а потом изумлённо протянул:
— Да никак это Васька Герасимов?! Ишь куда заполз, сукин кот! Ну, тогда с тебя все пятьсот золотых.
— Погоди, — вновь остановил приятеля Семён. — Мне ещё с него за старое спросить надо, и не только за то, что он нас татарам сдал, за ним долгий список тянется.
— Верно! — радостно возопил Заворуй. — Ну-ка, посторонись, я его счас рубану!
— Да погоди ты! — прикрикнул Семён. — Мне с этой мордой сначала кой о чём поговорить надо. Ты с ним, как с корабля прыгнул, так и не видался, а у меня есть о чём беседу беседовать.
— Ну, валяй, — согласился покладистый Игнашка. — Только недолго проклажайся, а то хлопцы всё добро растащат, тебе не останется…
Игнат сорвал со стены медную курильницу, осмотрел, плюнул презрительно и, бросив дешёвку на пол, канул в полутьме за дверью.
— Семён… — изнывал Васька, дрожа от смертного ужаса и не зная, как умолить злого казака. Хотел по отчеству обратиться, так ведь не знал отчества, зачем оно крепостному мужику? И Василий, одурев от страха, забормотал вовсе несусветное: — Семён-ага, Христа ради, Аллах акбар! Отпусти душу на покаяние!
— Душу, значит, на покаяние… — Семён улыбнулся, вспомнив отчего-то дьяка, допрашивавшего его в сыскной избе. — А скажи-ка ты мне, Васаят-паша, о чём ты прежде думал, когда душу свою шайтану прозакладывал? Когда я к тебе с просьбишкой приполз, где твоя душа была?
— Виноват, Сёмушка, спужался я тогда, думал, ты убивать меня пришёл.
— Это я сейчас тебя убивать пришёл, а тогда хотел о Дуняше спросить, не знаешь ли, что с ней сталось.
— Не знаю, Сёма, истинный Христос, не знаю!
— Брешешь. Я с Фархадом полугода не прошло как говорил. Ты Дуньку себе за долги забрал. Так-то. Истинный Христос всё видит и врать не велит.
— Неправда! — Василий трясущимися пальцами распустил кушак, скинул шальвары, заголив покалеченный срам. — Гляди, Сёма, что они со мной сотворили, ироды! Ну сам посуди, зачем мне твоя Дунька?
— Вот уж не знаю, — бросил Семён, брезгливо глянув на то, что осталось у Васьки промеж ног. — Верно, затем же, зачем ты Мусе про меня врал — мерзость свою потешить захотелось. Ты не боись, про Дуньку мне тоже всё известно, ты же себя безопасным считал и пакости свои на людях творил, не скрываясь.
Словно вспомнив о чём-то, перевёл взгляд на ждущую саблю.
— Сёмушка, — горестно стонал Васаят, — Христом богом…
— Какого тебе ещё Христа взыскалось? — недобро усмехнулся Семён. — Ты же бусурманскую веру нелицеприятно принял, молишься по пять раз на дню, видно, грех замаливаешь, что мечеть осквернил, обычай беста похерил. Э, да что с тобой говорить, нет такого закона, которого ты бы не преступил.
Семён медленно повёл в воздухе клинком, и бледный везир уже не заискивал в глаза Семёну, а так и стоял со спущенными портками, будучи немощен оторвать взгляда от пристального змеиного поблеска булата.
— Виноват, Сёмушка, бес попутал. Прости мой грех… Христос велел… до семижды семьдесят раз… а ты единожды прости, не губи душу… Я всё исправлю, назад окрещусь, в монахи подамся… Вай!..
— Назад окрестишься?.. — зловеще пропел Семён. — А помнишь, что о таких, как ты, господь говорит?
— К-который?..
— А любой, Вася, любой, в какого люди веруют. — (Клинок приблизился к горлу везир-паши, и тот дико скосил глаза, послушно следя за гипнотической искрой.) — Воздастся каждому по делам его… Примите же наказание за то, что вы не веровали… — Семён повёл саблю на отмах.
— Н-не надо… — забулькал везир. — Я обращусь… истинный Христос, в святое православие перекрещусь навсегда…
— Навсегда — это верно, — подтвердил Семён. — Я сам тебя в истинную веру перекрещу.
— Не-е-йа-а!.. — завизжал Василий, отшатнувшись, и по этому сигналу Семён хлестнул клинком наискось и тут же второй раз поперёк, разрубив фигуру на четыре части, так
