"Хвосту" было тяжелее. Ему надо было пробежать расстояние от пушки до лестницы, увидев исчезающего Виктора, броситься до площадки, и, в довершение, рвануть те самые пятьдесят.
Тупик Верхней Лубянки со стороны подъемов завершала широкая площадка с выщербленным асфальтом перед каким-то одноэтажным энергосбытовским силикатным зданием с большими железными дверями подстанции с одного конца и несколькими окнами, что были забраны веерами стальных решеток брежневских времен. Под крышей в железном ящике горели дежурные лампы. Не доходя до подъемов, Виктор свернул вправо, в промежуток между холмом и зданием; теперь он оказался в тени, прикрытый выросшим прямо у отмостки кустом ивняка. Под ногами предательски захрустел строительный мусор; Виктор нагнулся и поднял небольшой обломок кирпича.
"Если что, долбану по стеклу: сработает сигнализация."
Через несколько минут он увидел из своего укрытия того же "хвоста"; видимо, тот успел вымотаться, оступался и хватался рукой за перила. Дойдя до тупика, незадачливый преследователь поперся напрямую, по полуразмытому суглинку к Фокинскому переулку, цепляясь за ветки и наворачивая на подошвы шматки грязи. Вряд ли обычный прохожий стал бы так делать.
Виктор еще подождал несколько минут; где-то над головой сгустились невидимые тучи и по неопавшим листьям начал неторопливо стучать ленивый дождь. Хмырь не возвращался. На случай неожиданного появления кого-нибудь из местных Виктор решил легендировать свое пребывание за кустом малой нуждой.
Снизу послышались два голоса, мужской и женский.
"Свидетели. Это хорошо."
Виктор вышел в полосу света фонаря перед зданием и с беспечным видом стал спускаться обратно. На пути ему действительно встретилась парочка под зонтами; дойдя до нижнего пролета, он убедился, что вслед ему никто не топает, со спокойной совестью отправился обратно на остановку и сел в первую попавшую "шестерку". Подниматься наверх по Бульвару Гагарина было уже как-то влом, и он предпочел далекий кружный путь, на котором троллейбус не спеша подымается на горку мимо старых купеческих домишек по Урицкого. "Хвост" ему больше не попадался: то ли прекратил слежку, поняв, что его заметили, то ли просто потерял Виктора, растерявшись в микрорайоне у Первой Школы.
"Кто это может быть? Может, это как раз тот чел, что вызывал меня в гипермаркет? Так тот хотел поговорить. Или они вместе? Все равно — если хотели поговорить, к чему этот "идиотизм с хвостом на Фридрихштрассе"? Или следят не за мной? Я на кого-то здесь похож? Я на себя здесь похож. И что же я натворил здесь такого, что за мной таскаются по Покровской горе всякие хмызники?"
13. Классовые бои с тенью
Мокрый асфальт отражал свет рыжеватых натриевых фонарей над площадью перед драмтеатром. Покрытые влажными пятнами неоклассические фасады вызывали у Виктора ностальгические воспоминания о Вашингтоне — после возвращения советский ампир вызывал у него стойкие ассоциации с курсом новой демократии и памятью о жертвах фермерского голодомора. Не хватало только какой-нибудь мелодии в исполнении банды Тэда Льюиса.
Угловой гастроном отблескивал стеклянными плоскостями окон и приятной вывеской "Дежурный"; он не только не был переделан в магазин самообслуживания, как это практиковалось в советское время, но, напротив, там был тщательно восстановлен послевоенный интерьер, с гнутыми стеклами прилавков, пузатыми стеклянными шарами и короткими цилиндрами для бакалеи и конфет, стройными конусами на вертушке в разделе соков, белыми античными барельефами на голубых стенах и натюрмортами, изображавшими изобилие. Впрочем, то, что лежало под стеклом, очень напоминало брежневский Елисеевский, только обратно без очередей.
Отсутствие очередей в бериевском СССР пятьдесят восьмого Виктора удивляло меньше: там и войны такой не было, и народ из деревень менее поуехавши, так что карты в руки. Здесь же изобилия надо было достичь уже после основательно подразваленного оккупацией и перегибами села, в котором народу осталось в разы меньше, а кормить это село должно было народу в разы больше.
То, что он увидел вблизи, немного проясняло. Колбаса, например, была десять-пятнадцать, а то и двадцать за кило; то же самое касалось и других мясных продуктов, включая фарш, котлеты и прочие полуфабрикаты. Молочные подорожали не все — в основном животное масло и твердые сыры, за исключением колбасного. Куры были дороже на треть, яйца — нет. Таким образом, полтора минимума, с которыми его пока не кидали, съеживались в зависимости от диеты до ста двадцати — ста пятидесяти рублей в пересчете на тот же застой. Скромно существовать, особенно при даровой койке и бесплатном общественном транспорте, конечно, было можно, но чтобы более-менее прилично жить, набо было искать либо "левака", либо еще одну постоянную нелегальную работу во вторую смену. Однозначным путем экономии было не пользоваться столовыми и варить в подсобке.
— Скажите, а колбаса у вас только коммерческих сортов? — спросил он у продавшицы, углубившейся в журнал "Здоровье". Вопреки ожиданиям, продавщица тут же отложила журнал и с улыбкой подскочила к прилавку.
— Что спрашивали? В каком смысле коммерческих?
— Ну… по меньшей цене когда обычно у вас колбасу выбрасывают?
— Гражданин, у нас продукты не выбрасывают, — чуть обиженно ответила продавщица, — их привозят свежими и правильно хранят, поэтому они не портятся.
— Спасибо, я про другое немного… Сейчас колбаса у вас только по коммерческим ценам.
— А по каким же? Вам же перечисляют нормированную компенсацию?
"Черт! Они дотации на продукты монетаризовали… монетизировали! Блин, это же опять паспорт нужен!"
— Да я еще не смотрел…
— А вы обязательно проверяйте, вдруг при пересчете ошибка какая. Если что — паспорт сразу берите и в собес. А пока возьмите, например, свежую останкинскую, ее только завезли.
— Если свежая — свешайте, пожалуйста. Грамм двести.
— Порезать?
— Что? Нет, не надо, кусочком.
— Да, быстро времена меняются, — задумчиво промолвил Виктор, глядя, как продавщица быстро запаковывает колбасу в пленку.
— Это насчет очередей что ли? А, не только вы, многие не верили. Если наше государство уж за что-то возьмется… Помните — очередь наш классовый враг, теневые дельцы — новые капиталисты, установим над ними диктатуру трудящихся…
— Ну, кто же этого не помнит? — согласился Виктор, хотя, конечно, не помнил.
— Вот и установили. Из-под прилавка не поторгуешь, зарплаты, правда, подняли, но они со сдельщины, так что спасибо за покупку.
— Вам спасибо. Хороший у вас магазин.
— Ну вот, заходите еще. А знаете, — она нагнулась к Виктору через прилавок, так, что даже стало боязно, не обрушится ли прилавок под тяжестью бюста, — это еще Нострадамус сказал, что в Россию вернутся править Романовы.
— Не могу ничего сказать. Его все по-разному трактуют.
Какими неожиданными знаниями обогащает в Союзе покупка колбасы, думал Виктор, меряя шагами несколько сотен метров от гастронома до остановки у технологического. Во-первых, ясно, что пропатчили марксизм и "обострение классовой борьбы" повернули против партийно-хозяйственной номенклатуры и обслуживающего их слоя "блатных", тех, кто достает дефицит, вкупе с теневой экономикой. То-есть, превентивно угрохали всю социальную базу нашего нынешнего бизнеса. Но, — и это "во-вторых", — тут же бизнес допускают в виде кооперативов, правда, на поводке, но допускают. В-третьих, интересная у них политика льгот. Троллейбус бесплатный, маршрутка коммерческая, жратву монетаризировали. Тут есть своя логика — на тролле человек просто кататься не будет, даже если бесплатно, а вот субсидируемые продукты будет набирать про запас. Непонятно другое — почему власть вдруг перестала привычно выпячивать себя и расхваливать. Во второй реальности, в пятьдесят восьмом, подобные вещи еще как-то можно было как-то объяснить: с одной стороны, культ Сталина без активного его присутствия не культ, а с другой — "Сталин жив", то-бишь, в биостазе, и разоблачать его, чтобы начинать уже свой культ, опасно — а вдруг пробудят или народ не поймет? Так что власть волей-неволей должна была там притаиться в тени, чтобы никто не сверял самостоятельные действия с устоявшимся каноном. А здесь в чем дело? У Брежнева культ не культ — подхалимаж обыкновенный, и, по меркам нынешнего бизнеса, даже скромный. И вообще — что здесь торкнуло власть ополчиться против самой себя, против того, что обеспечивало ей даже не какие-то материальные блага, а статус, сознание того, что человек может то, чего лишено большинство советских людей? Что такого здесь случилось? Война? Наоборот, афганскую не начали, восточный лагерь сдали…
