Мой противник… Нет, скорее партнер. Партнер в великолепном и смертельном танце, партнер и ведомый. Я тяну за щит, а он удерживает рукоять и движется следом, по моей воле, втягивая в мой танец остальных: того, кто должен был «принять» меня, и третьего, которому было назначено вогнать клинок мне в бок или в спину. Третий бросается ко мне. Он очень торопится, но всё равно его братец, тот, что тянется за своим щитом, оказывается между нами раньше. И в этот момент я отпускаю щит, и инерция бросает его хозяина на брата. Прямо на меч. Нет, он, конечно, успевает убрать клинок. И даже отклониться в нужную сторону, чтобы братец в него не врезался. Но… Перекрывает линию атаки другому брату. И его правая рука (он отвел ее, чтобы не поранить родича) очень удачно оказывается как раз на умбоне его собственного щита. Мне остается лишь ударить. Не слишком сильно. В этом нет необходимости. Умбон щита выступает плахой, на которой в момент удара лежит правая кисть датчанина.
Лежала. Теперь она летит на землю вместе с мечом, а ее недавний обладатель рефлекторно делает выпад в мою сторону (так часто бывает – боли-то нет, шок), но вместо смертоносного железа в меня летят куда менее опасные кровавые брызги.
А я уже проскальзываю – протекаю мимо – к третьему братцу. Мне легко и радостно от того, как… мне легко и радостно. Я на самом стержне жизненного потока. Что может быть лучше? Но мой очередной партнер этого не понимает. Мой смех, похоже, вызывает у него страх. И, как положено воину, испуганный, он нападает. Немедленно.
Но недостаточно быстро. Мы уже слишком близко для такого замаха. Я перехватываю свободной левой его правую руку – за край доспешной рубахи – колю Вдоводелом в бедро, доворачиваю клинок, расширяя рану, толкаю Сторкадова брата плечом, он падает на тропу, боком, на свой щит…
И я лечу следом, сбитый с ног мощным ударом щита.
Ошибка. И я знаю, почему так произошло. Понимаю даже раньше, чем приземляюсь на упавшего датчанина. Потому что – кайф. Я слишком увлекся им. А – нельзя. То есть можно испытывать и радость, и восторг от моего состояния. Но восторг, а не ВОСТОРГ!
Этот грубый толчок и боль, которую испытывает моя спина, мгновенно (я успеваю поймать укоризненный взгляд Волка) приводят меня в чувство. И падаю я уже правильно. Не на крестовину меча, которой раненный в ногу датчанин «заботливо» целит мне в глаз, а защищенным кольчугой плечом – на его клинок. Датчанин кричит. Другая часть перекладины вонзается ему в щеку. А я уже перекатываюсь на спину и встречаю Вдоводелом набегающего третьего. Набегающего, чтобы добить, но натыкающегося ногой на жало Вдоводела. Я мог бы ударить его под кольчужную юбку, в пах. Но – пожалел. Клинок «всего лишь» вспорол икру. И увяз.
Но ненадолго. Подрубленный начал падать на меня – и я «встретил» его упором ноги в живот. Так что третий братец Сторкада полетел дальше, а мой меч высвободился.
Кажется, всё. Я встал. В голове медленно таял хрустальный звон.
Волк ушел.
Остались четверо порубленных-порезанных родичей Сторкада и я. Не скажу, что без единой царапины – синячина на спине будет, это факт, – но главное цело, и настроение бодрое. Да и с чего притомиться? Судя по количеству нанесенных и отбитых ударов, прошло меньше минуты.
Я оглядел поле битвы. Забавно получилось. Все четверо мстителей за коварно загубленного родича живы. Первый братан валяется без сознания – челюсть я ему знатно покорёжил.
Второй сидит на земле, поспешно накладывая жгут на укороченную руку. Нет, парень, ты не берсерк. Кровь так и хлещет.
Третий лежит на боку, зажимая ладошкой развороченную щеку и опрометчиво игнорируя кровотечение из бедра.
Четвертый – в отрубе. Надо полагать, приложился башкой, когда приземлялся. У него рана и вовсе пустяковая. Дырка в мышце. Зарастет, если перевязать вовремя. В отрубе – или придуривается? Нет, не придуривается. Нос конкретно на сторону. Вот они, проблемы открытого шлема.
Я вернулся к первому. Пнул его по колену, приводя в чувство.
Потом махнул Вдоводелом перед его носом, сбрасывая с лезвия кровь. Норман прижмурился: капли на личико попали – и вцепился в рукоять заткнутого за пояс топорика. Не потому, что намеревался драться. Решил: убивать его сейчас буду.
– Вот мое главное колдовство! – Я поднес жало меча поближе. Норман не выдержал, скосил глаза на полированный металл с элитным «булатным» рисунком, промычал что-то…
– Молчи, – сказал я. – Ты уже на полгода вперед наговорился. Я оставлю тебя в живых. И твои братья тоже будут живы. – И, вспомнив, что такие парни считают милосердие слабостью, добавил: – По марке за каждую жизнь не кажется мне слишком большой платой. Согласен?
Безрукий кивнул.
– Боги слышали наш договор, – произнес я торжественно, обтер Вдоводел о его плащ и убрал в ножны. – И теперь встань и позаботься о том, чтобы я получил четыре марки, а не две.
Повернулся к нему спиной и двинулся прочь. Рискнет метнуть в меня топор или не рискнет?
Не рискнул. Это правильно.
Забегая вперед скажу: выкуп я получил на следующий день и полностью. Разбогател еще на килограмм серебра. И прибавил еще пару пунктов рейтинга. Хорошо, что парни остались в живых. Увечье прибавляет славы тому, кто его нанес, а не тому, кто получил. Так что теперь братья будут носить на своих телах мою «рекламу». И желающих проверить меня на прочность станет немного меньше. Было бы не худо сочинить какую-нибудь песнь на тему нашей битвы. Сам-то я в искусстве Браги не силен, но можно нанять профессионала…
Кстати, об искусстве застольных речей. Именно оно понадобилось от меня в первую очередь. Присутствующие на пиру в один голос потребовали рассказать о моих приключениях подле Карла Лысого.
Я не стал упрямиться. И постарался вырастить клюкву поразвесистее. В итоге разошелся настолько, что число порубленных мною в темнице франков достигло нескольких десятков, и все они были сплошь благородные шевалье, которым Карл поручил охранять такого великого героя, как я. Также оказалось, что король решил покинуть столицу не в силу, мягко говоря, осторожности, а потому, что я по ночам устраивал террор его людям на улицах столицы, а днем всячески запугивал страшными норманами.
Надеюсь, все присутствующие, привыкшие к неумеренному хвастовству друг друга, разделят сказанное на десять.
Наш с Вихорьком отход по парижским катакомбам превратился в захватывающий триллер, полный гигантских крыс, зомби и скелетов с ржавыми мечами. К этому времени я уже порядком накушался доброго французского вина, так что яркие подробности триллеров-блокбастеров и компьютерных игрушек потоком лились в широко раскрытые норманские уши.
