— Не сомневаюсь в решениях органов и партии, но мне подозрительно что, какой-то старший лейтенант так много знает о врагах! — заюлил Зеленый, кажется председатель райисполкома, или что-то в этом роде.
— Подозрительно мало знать! — хмуро отрезал Заяц, теперь ставший заместителем у Строкина.
Я посмотрел на Ливицкого, и дождавшись кивка, ответил:
— Я специально изучал действия немцев при захвате бельгийских фортов, и на линии Мажино во Франции, когда понял, что с фашистами у нас будет общая граница.
— Товарищ Листвин, — Ливицкий докурил, глянул на Бабыну, и продолжил. — Вы можете идти, приказ вам будет доставлен. Об автотранспорте, мы позаботимся.
Встав, я обратился к командиру бумажного укрепленного района:
— Разрешите идти, товарищ комбриг?
— Идите, — хмуро буркнул Бабына, рассматривая мои каракули. Что же он мог ответить? Без подписи Ливицкого его приказ так бы и остался бумагой. Впрочем жалеть его я не собирался. Загонять бойцов на бессмысленную копку земли, только для того чтобы восстановить заброшенный пять лет назад укрепрайон, зачем? И этот человек ведь знает кто я! И схемы ему рисовал, откуда немцы придут! Прорыв на Калинковичи, и уже оттуда марш на город. Все укрепления строились фронтом в другую сторону! Туда, где раньше была советско-польская граница. Нет же, подавай ему укрепрайон, а то чем он будет командовать? Идио-от! Прицепив кобуру, в раздерганных чувствах пошел к мосту, ну кому-то сейчас не повезет…
Впрочем, текущая к мосту вереница повозок, редких машин, да и просто людей, показала, как я смешон. Смешон, со своими стенаниями по поводу начальства, вечными, как мир. Сзади, загудел мотор, и Васильевич поинтересовался:
— Может быть поедем, командир?
Я остановился, и тут же прозвучал скрип тормозов:
— Нет, Павел Васильевич. Остановитесь у моста, и подумайте, что из запчастей к нашим машинам нам нужно. Обком обещал помочь. Приедем в батальон, напишите список. А я пока посмотрю, как дела у наших.
— Да если по-честному, то новые машины нужны. — вздохнул Зубрицкий, но спорить не стал.
Подходя к мосту, старался глядеть куда угодно, лишь бы не видеть взгляды людей. Бесконечное терпение и скорбь были в этих глазах. Сколько войн прокатилось по Полесью, сколько здесь видели гордых завоевателей да и просто бандитов. Совсем недавно, по историческим меркам, здесь были немцы, потом угар Гражданской, потом поляки, за ними бандит Булак-Булахович. И вот вновь идут немцы, но полещуки уже понимали, что идут не простые завоеватели, а саранча из священной книги. Слухами земля полнится, поэтому люди уходили, те кто мог, и даже те кто не мог.
У моста меня встретили переполох, и командирские приказы медсестры. Немного опешив, проводил взглядом младшего лейтенанта, бегущего с котелком, и попытался выяснить, что же случилось? От распаренных бойцов, выталкивающих доверху нагруженную повозку на настил моста толку не было, но рядом оказался нервно курящий молодой мужик, который и внес ясность:
— Да вот, моей бабе рожать приспичило. Дай-то бог здоровья этой дивчине, як добра, што яна тут апынулася [2].
Тут, во внезапно упавшей тишине, взвился к небу первый крик новорожденного, и мужик, нет, уже отец, уронил папиросу:
— Божа, абы сын быў! [3] — взмолился он, и перехватив мой взгляд, пожаловался, — так у меня уже две дочки! Колькі можна. [4]
От костра зазвенел голосок санинструктора:
— А где отец? Позовите его.
Мужик нервно застегнул пуговицу на рубашке, и умоляюще посмотрел на меня.
— Ой, товарищ старший лейтенант! — испугалась девчонка, но я лишь махнул рукой. Она повернулась к мужчине, и радостно сообщила:
— У вас сын. Роды прошли хорошо, мать тоже чувствует себя хорошо.
По небритой щеке мужика потекла слеза:
— Сынку, сынку мой. — он бережно взял запелёнатый сверток на руки, и посмотрел в сморщенное личико, — Кровиночка моя.
Решительно повернувшись, он сунул сверток мне, и взмолился, снова на белорусском:
— Блаславіце, пан начальнік! [5]
— Что? — растерялся я, нет, слова-то понял, но что делать не знал.
— Да дайте ему имячко, — подсказал спустившийся к нам Зубрицкий, и шуганул обалдевшего отца:
— Ты, дерёвня, говори, да не заговаривайся, нема у нас панов. И командир нашей Красной Армии, для всех — товарищ.
— Да я, ничо. Но, товарищ командир назовите сынку. Хай ему счастье будет, глядишь вырастет, тожа командиром будет. Да и вашим бойцам поклон земной, — мужчина тут же поклонился всем, потом повернулся и до самой земли поклонился зардевшейся санинструктору, — И тебе счастья, дочка. Долгой жизни, мужа крепкого, и робят поболе.
Я заглянул в личико нового человека, и он открыл глаза. Нет, он не стал возмущаться, что неумело его держу, и что нет мамы рядом. Он просто посмотрел, и мне открылось его имя:
— Дмитрий. Его зовут Дмитрий.
С этими словами отдал младенца счастливому отцу, и подозвал командира роты. Чудо кончилось, началась служба.
На построении вечером, сержанту Свириной была объявлена благодарность. А через неделю — выговор. Обычная история, оба комроты начали за ней ухаживать, а она никак не могла определиться. Товарищи младшие лейтенанты начали косо посматривать друг на друга и общаться через сержантов. От меня досталось всем. Вся троица была посажена под домашний арест, а медичка, кроме того назначалась вечным дежурным по батальонному медпункту. За исполнением приказа попросил проследить политрука, а тот сплавил сию обязанность на Ященко. И через неделю мне пришлось разбираться с жалобой уже на то, что товарищ младший политрук мешает работать медсанчасти. Я всерьез начал думать об демобилизации всего медпункта, тем более, что старший сержант Коробочко явно собралась довести меня до инфаркта, чтобы потом успешно и окончательно залечить. Каждое утро начиналось с её жалоб на товарища Абрамзона, и требованиями обеспечить медпункт все новыми и новыми инструментами. Я привычно отсылал её к каптенармусу и тут же получал новую порцию жалоб. Об утренней сводке Совинформбюро я уже мечтал, потому что только голос Левитана напоминал нам, что идет война, и прекращал все мелкие разборки. Только у нас всё было тихо, и складывалось впечатление, что о городе война забыла. Этим затишьем мы старались воспользоваться. Буквально отрывая от сердца, я приказал выдать по пять патронов для обучения стрельбе, и сейчас на стрельбище иногда щелкали выстрелы. Тех, кто хорошо стрелял, награждал внеочередными увольнительными в город, в конце-то концов у многих были семьи, и еще не все эвакуировались.
