– Мисс Шейлу требует, свою племянницу, – пояснил Мортимер. – Эта девчонка такая зараза! Хлебом не корми, дай кровь кому-нибудь пустить!
– Шейлу? Какую еще Шейлу? – Серов недоуменно поднял брови.
– Вот эту самую. Ту, что за тобой сидит, – пробурчал Мортимер и показал окровавленной саблей на юношу.
День, ночь и снова день… Сутки два корабля бороздили волны, покачиваясь в сине-зеленом безбрежном пространстве; за бортом – океан, над мачтами – лазурный небесный купол с ослепительным солнцем или яркими точками звезд. В полдень солнце так накаляло палубу, что босиком не пройдешь, и только несильный ветер умерял жару; ночи были душными, влажными – океан отдавал тепло, и лишь под утро воздух становился более прохладным и свежим. Кубрика с койками или хотя бы нарами на «Вороне» не имелось, и рядовой состав мог выбирать из двух вариантов ночлега – или наверху, прямо на досках, или в гамаках, подвешенных на пушечной палубе. Камбуза тоже не было; огонь на корабле не разводили, в море питались сухарями и соленым бычьим мясом, запивая нехитрую снедь водой с добавкой рома. Из всех удобств, казавшихся Серову неотделимыми от человеческого существования, в наличии был лишь гальюн, располагавшийся на носу. Посещая его, Серов всякий раз представлял одну и ту же картину: бриг под белоснежными парусами, который мчится в океане и удобряет свой путь мочой и калом.
«Ворон», в сущности, был не очень большим кораблем, поворотливым, легким, быстроходным, но до ужаса тесным. Это впечатление создавалось не только размерами судна, но и многочисленностью команды – куда ни глянешь, всюду люди. С парусами и штурвалом могли управиться десять-двенадцать моряков, три десятка с учетом вахт, но экипаж фрегата был вчетверо больше. Он являлся боевым кораблем, и большинство из плававших на «Вороне» были, в привычных Серову терминах, морской пехотой и артиллеристами. Теснота и скученность, грубая пища, плохая вода и сотня иных причин могли стать поводом для недовольства, ссор и неповиновения предводителям, поэтому на судне поддерживалась железная дисциплина – драки, воровство и всякая попытка мятежа карались незамедлительно и жестоко. Это был замкнутый мирок, включавший все необходимое для жизни: корабль, пушки, сухари и экипаж со всеми нужными специалистами, от капитана до мушкетера, от штурмана до плотника. И жизнь в этом мире шла по строгому распорядку.
То, чем полагалось заняться после битвы, было его важнейшими элементами: во-первых, определить сохранность захваченного судна и величину добычи; во-вторых, избавиться от пленников и трупов; в-третьих, уврачевать раненых. Галеон остался на плаву и, если не считать разбитых реев, порванных канатов и дыр в фальшборте, не имел повреждений. Быстрый обыск позволил выяснить, что груз состоит из сахара, табака, какао и трех увесистых сундуков с серебром – совсем неплохая пожива, отличная весть, поднявшая команде настроение. Тем самым первый пункт был выполнен, и наступил черед второго: три доски легли на планшир, и, под свист и соленые шутки, пленников одного за другим проводили в воду. Всех, кроме капитана галеона, чернобородого испанского идальго – этот был связан и брошен в каморку с плотницкими инструментами. Падавшим за борт корсары желали приятных встреч с Нептуном и не скупились на советы по обращению с русалками – как уложить их и как добраться к интимному месту под хвостом.
Серов наблюдал за этой казнью с отвращением. Его, вместе с Хенком и Мортимером, послали обыскивать трюм, но до того он увидел, как первые испанцы шагнули на доску. Были они раздетыми до нитки, но милосердием победителей им оставили кресты; каждый сжимал в кулаке свой крохотный крестик и целовал его перед тем, как прыгнуть в море. Ни жалоб, ни стенаний, ни мольбы о пощаде…
Вера и, быть может, гордость этих людей превозмогали страх; похоже, они надеялись, что муки окажутся недолгими и проложат им тропинку прямо в рай. Серов невольно им позавидовал – не печальной их судьбе, а нерушимой вере. Ему, человеку иных, не столь наивных времен, вера не служила утешением, и даже роптать на Божий промысел он не мог – аномальная зона явно не имела никакого отношения к Господу.
Ворочая в трюме бочки и мешки, Серов слушал, как море с плеском принимает очередного пленника, и, пытаясь отвлечься, размышлял о том, о сем, а еще о девушке, о Шейле. Она исчезла; спустившийся с квартердека негр, Рик Бразилец, как пояснил Мортимер, поднял ее на ноги и с почтением довел до трапа. Двигалась она с трудом и не глядела на Серова – возможно, даже не понимала, что он ее спаситель. Серов решил, что если этот подвиг не зачтется, то все же два испанца на его счету, и значит, на рее ему не болтаться. Слабое утешение!.. – с хмурой усмешкой думал он. Может быть, лучше умереть, как те испанцы? Может быть, смерть – дорога, которой удастся вернуться домой?
Плеск наверху продолжался, но теперь к нему добавился уже знакомый голос бакалавра Джулио Росано, читавшего молитвы, – в морскую пучину провожали погибших пиратов. Затем пришла пора третьей и последней процедуры: хирург закричал, подзывая к себе раненых. Серов выбрался на палубу, где Росано уже врачевал тех, кому не повезло. Инструментов у него было три: нож, нитка с иглой и щипцы для извлечения пуль, а к этому – полотняные тряпки, рожок с порохом и ящик с бутылками рома. На этот раз обошлось без ампутаций; Росано лихо вытаскивал пули и, смотря по размерам раны, прижигал ее горящим порохом или смачивал ромом. Хриплые стоны, вопли и проклятья неслись над палубой, но их заглушали бульканье и довольный гогот – всем увечным вручалась бутылка рома. Получил ее и Серов, вместе с врачебным советом лить на царапину спиртное и замотать ее чистым полотном.
Первая оценка груза вскоре завершилась, большая часть корсаров, включая раненых, перебралась на фрегат, и галеон, под управлением Пила и призовой команды, поднял паруса. Мачты «Ворона» тоже оделись белым, и слабый ветер погнал корабли на северо-восток. Куда и зачем, о том Серов не ведал; ямайский ром, распитый с подельниками на троих, плескался в его желудке и туманил голову. Крепкое зелье! – подумал он, устраиваясь на шкафуте среди лежавших вповалку корсаров. Многие уже храпели – кто утомленный ратными подвигами, кто перебравший лечебного средства синьора Росано. Солнце опускалось к горизонту, «Ворон» плавно покачивался на волнах, и, удаляясь, растворяясь в вечернем зное и сонной тишине, звучал негромкий посвист ветра. И показалось Серову, что слышит он песню, одну из тех, давно знакомых, что звучали дома под гитарный перебор.
Дома! Триста лет тому вперед!
Закрыв глаза, он тихо прошептал:
