Вскоре после прибытия послов правитель Венеции дож Энрико Дандоло явился, чтобы поприветствовать французов. Эта яркая личность стала одной из центральных фигур Четвертого крестового похода.[136] К тому времени он уже был весьма уважаемым человеком, возраст которого, видимо, перевалил за девяносто. Кроме того, он был слеп. То, что ему удалось дожить до столь почтенного возраста, было весьма большой редкостью для средневековья; этот факт указывает на крепкое сложение дожа. Хотя род Дандоло вообще отличался долголетием — несколько его представителей доживали до восьмидесяти лет и даже больше.[137]
Энрико ослеп в 1170-х годах. Он сам рассказал Виллардуэну, что слепота возникла в результате сильного удара по голове. Впоследствии слухи приписывали нанесение этого увечья императору Мануилу Комнину, относя его ко времени венецианского посольства в Константинополь в 1172 году. Мануил осознал, что Дандоло был опасным противником, и арестовал его, а затем ослепил, направив сфокусированный линзой солнечный свет прямо ему в глаза. Тогда, как гласил этот рассказ, Дандоло поклялся отомстить грекам — отсюда и возник поворот Четвертого крестового похода на Константинополь. К сожалению, столь прямолинейная трактовка причин похода не соотносится с имеющимися у нас данными, поскольку, помимо рассказа Виллардуэна, мы знаем, что дож еще был зрячим в 1176 году. Таким образом, сколь бы ни была красива легенда о долгой личной неприязни к грекам из-за ослепления Дандоло Мануилом Комнином, она не соответствует действительности.[138]
Несмотря на свое увечье, Дандоло был человеком на редкость энергичным, настойчивым и целеустремленным, стремившимся привести свой народ к богатству и славе. Некоторые современники, в частности, Иннокентий III (а также позднейшие историки), упрекали его за алчность и честолюбие; вместе с тем многие из крестоносцев с уважением говорили о его личных качествах.[139] Гунтер из Пайри так описывает его: «Он был незряч, однако весьма чуток и компенсировал физическую слепоту живым умом и проницательностью. Когда что-то было неясно, люди старались получить его совет и практически всегда следовали его руководству в общественных предприятиях».[140] Балдуин Фландрский писал о глубоком уважении, которое питали к нему все крестоносцы.[141] Робер де Клари считал Дандоло «весьма достойным человеком».[142]
Дандоло был избран дожем в 1192 году, после чего быстро стал расти и его личный престиж, и престиж города. Одним из поводов послужила переход городской чеканки монет со стандартного денье на монеты нового достоинства, включая крупный серебряный grosso{15}, стоивший не менее двадцати четырех денье. Стандартной национальной (не говоря уж о международной) монеты в средние века не существовало. Каждый город или графство имело собственную валюту, что приводило к развитию мощного и сложного обменного рынка.
Кроме финансовой функции, монеты могли нести информацию о характере места, где их чеканили. В эпоху, когда не существовало средств массовой информации, монеты были одним из немногих предметов, имевших широкое распространение, и их вид доносил информацию о некой территории и ее правителях далеко за ее пределы. Некоторые правители, например, французские короли, не старались проявить себя, чеканя сравнительно неинформативные монеты, на которых стояло лишь их имя, титул и простой крест. Другие, например, германские императоры, предпочитали изображать монархов на троне и со всеми регалиями. В 1194 году Дандоло решил преобразовать венецианскую чеканку монет, и его grosso стал шедевром политической и религиозной образности, равно как и декларацией финансового могущества города.
На одной стороне монеты — прекрасно выполненное изображение восседающего на троне Христа, на другой — покровитель Венеции святой Марк благословляет дожа, имя которого упомянуто ближе к краю монеты. Другими словами, grosso демонстрирует божественное одобрение действиям дожа и подчеркивает связь между его властью и святым покровителем города. Монета стала самой ценной валютой Европы, будучи отмечена отличным качеством и чистотой пробы: для чеканки использовалось не менее 98,5 % серебра, что значительно превосходило все, что чеканилось на Западе до тех пор.
Учитывая положение Венеции в международной торговле, Дандоло интересовался не только европейским рынком, но и Византией, и Восточным Средиземноморьем. Еще прежде венецианцы использовали монеты из Иерусалимского королевства, а во второй половине XII века к ним добавились византийские. Впрочем, в течение нескольких последних десятилетий их качество значительно ухудшилось, что на фоне нестабильности в отношениях между греками и венецианцами делало неразумным доверие к византийской валюте.
Новый grosso давал венецианцам большую независимость и скоро получил международное признание в качестве наиболее важной серебряной монеты и в Европе и в Средиземноморье. То, что Венеция была обязана этим Энрико Дандоло, представляет его человеком глубокой проницательности в сфере как политической, так и экономической.[143]
Таким образом, посланники крестоносцев встретили умудренного опытом выдающегося лидера, сведущего в торговле и дипломатии и уверенного в силах своего великого города. Дандоло выслушал рекомендации послов, ознакомился с их грамотами и убедился в их высоком положении, а затем предложил высказаться о деле. Виллардуэн сообщил, что французы хотят обратиться к совету города, чтобы представить ему послание своих владык. Он надеялся, что это можно будет сделать на следующий день, однако Дандоло ответил, что потребуется не менее четырех дней, чтобы созвать ассамблею.
В должное время крестоносцы прибыли во дворец дожей, расположенный рядом с церковью святого Марка на Риальто, центральном острове Венеции. Виллардуэн описывал дворец как «великолепнейшее, весьма богато украшенное здание». Там послов ожидали лидеры Венеции, великий дож и группа судей, составлявшие так называемый Малый совет. Один из посланцев обратился к аудитории:
«Господа, мы пришли к вам от имени французской знати, принявшей крест, чтобы отомстить за муки, причиненные нашему Господу, и, буде на то Божия воля, отвоевать Иерусалим. А поскольку господа наши знают, что никто не сможет оказаться лучшими помощниками, нежели вы, они просят вас, ради Господа нашего, сжалиться над заморскими землями и над страданиями, которые претерпел Иисус Христос, и сделать все возможное, чтобы снабдить нас флотом военных и транспортных кораблей».
Таким образом, послы представили явную просьбу о военной поддержке, сформулированную в привычных терминах священной войны за возвращение земель Христа. Венецианцы были знакомы с воззванием папы Иннокентия к крестовому походу по визиту легата Соффредо, и благодаря свой сети коммерческих контактов были прекрасно осведомлены о политическом и стратегическом положении в Леванте.[144]
«Как можно это сделать?» — спросил дож. «Как вы посоветуете или предложите, если наши господа с вашими условиями и ценой», — был ответ. Возможно, размах предложения был неожиданностью, и дож попросил неделю на размышление. «Не удивляйтесь такой долгой отсрочке, поскольку столь важное дело требует всестороннего рассмотрения».
Дандоло весьма разумно отложил принятие окончательного решения. Если бы он сразу согласился на предложение посланцев, а некоторое представление о предполагаемых масштабах сделки должно было появиться уже на этом этапе, то ему пришлось бы потребовать от своих сограждан вступить в самое амбициозное предприятие за всю коммерческую историю Венеции. Перевозка французских крестоносцев на Святую Землю требовала беспрецедентного за средневековую историю уровня обязательств. Количество задействованных кораблей включало бы практически весь венецианский флот и привело бы также к необходимости постройки множества новых судов. Посвящение всех сил города одному проекту было необычным — ведь на практике при этом от него потребовалась бы приостановка почти всей остальной коммерческой деятельности во внешнем мире. В качестве современного аналога можно представить крупную международную авиакомпанию, которая отказалась бы на целый год от осуществления коммерческих полетов ради подготовки всех своих самолетов для одного клиента, а затем еще в течение некоторого последующего времени обслуживала бы только его одного.
Для нас уровень риска подобного предприятия кажется неоправданно высоким, и к такому соглашению можно прийти только при самых надежных гарантиях и огромном вознаграждении. Но в случае Четвертого крестового похода не следует забывать и о двух таких движущих силах, как вера и коммерция. Мотивация венецианцев как христиан вкупе с надеждой получить долгосрочные экономические преимущества в Восточном Средиземноморье были весьма мощными побуждениями.
