Сперва он позволил Лучинке помыться самой. Затем, уложив ее на низкий полок, на живот, он долго оттирал ей загрубевшие от постоянного хождения босиком ступни, и особенно пятки. Ей нравилось. Затем он тщательно вымыл ей голову, вылив на нее целую кружку бальзама — Лучинка жмурилась, плевалась, кривилась, но молчала. Обратив в конце концов внимание на стоящий хвой, Лучинка собралась было выполнить обязанности, но Хелье, сжимая зубы, сказал — нет, потом, перестань. И вышел — одеваться. Лучинка растерялась окончательно.
В обновках, в новых эффектных сапожках, Лучинка приведена была снова на торг, теперь уж — в лавку лучшего городского портного, услугами которого пользовалась сама княгиня Ирина. Портной об этом всегда всем сообщал.
— Да, — сказал Хелье. — Ты мне напомнил. Надо было мне в этот заход надрать княгине уши за неуважительное отношение. Понимаешь, — он повернулся к Лучинке, — хочу давеча ее повидать, а холоп не пускает, говорит — спит она.
Лучинка кивнула, ничего не поняв.
— Слушай, портной, — сказал Хелье. — Прислужница есть у тебя здесь?
— Как не быть, — откликнулся портной. — Что ж мне, добрый человек, самому что ли стараться — мерку с народа снимать? Я ведь портной, а не… землемер… какой-нибудь.
— Стало быть, с женщин у тебя снимают мерку женщины.
— Ну да. И с мужчин тоже. Мужчины любят. Ты что же, купец, никогда себе платья не шил? Не поверю. Вон то, что на тебе — можно было бы и лучше сшить, но все равно — богато, богато сделано. Странный какой стежок… Это где тебе такое строили?
— В Лиможе.
— Ничего, неплохо.
— Ты, портной, я вижу, дело свое знаешь. Вот, видишь, женщина со мной.
— Да. Ладная женщина, хорошая женщина, — взгляд портного заскользил по формам Лучинки. — Только очень стеснительная.
— Это пройдет, — заверил его Хелье. — Это из-за одежки. То, что на ней, ее смущает.
— А ведь прав ты, купец. Стыдно такой ладной женщине носить такое… стыдно…
— Именно поэтому мы сюда и пришли. И видишь ли, портной… — посмотрев на Лучинку, Хелье нагнулся к самому лицу портного и сказал тихо, — я не купец никакой на самом деле, это я так оделся, чтобы поменьше узнавали. А вообще-то я приближенный князя и троюродный брат Ирины.
Глаза портного округлились. И все равно Хелье показалось мало.
— Выполняю особые поручения, — сказал он.
— Какие же? — с сомнением спросил портной.
— Ну, например, казню врагов князя в подвале детинца…
Портной тяжело задышал, косясь на Хелье.
— Ну и пытаю иногда, приходится. Надо же кому-то этим заниматься. Иначе враги одолеют. Надо, я тебя спрашиваю?
— Надо, — твердо и испуганно сказал портной.
— Ну вот, видишь. Думаю, заготовки у тебя в запасе есть. Чтобы этой женщине новый наряд был через час. Рубаха, понева — словом, всё. А потом ты сделаешь ей еще… ну, скажем, десять разных нарядов. Зови помощницу, пусть снимает мерку. А заплачу я тебе…
Золото звякнуло о прилавок. Портной сказал, что все понял.
Хелье подошел к Лучинке.
— Мне нужно уйти ненадолго… — начал он.
— Не уходи, — Лучинка вцепилась ему в рукав. — Не уходи.
— Не бойся, — сказал Хелье. — Я только… пройдусь… нужно мне. Дело есть.
Появилась помощница — румяная, толстая девка.
— Пойди сюда, милая, — позвал Хелье. — Видишь, гостью я привел. Ты помнишь, как княгиня к вам заходила?
— Ха! — сказала девица, глядя на Хелье блудливыми глазами. — Придет она сюда, как же. Шутишь, купец? Мы сами к ней в детинец ходим, как позовет. В палаты.
Хелье подумал — не отвести ли Лучинку в палаты, не потеснить ли на время составления гардероба дуру Ингегерд — но решил, что не надо. Ингегерд бы не отказала, но не в этом дело.
— Хорошо, — сказал он. — Так вот. Сними с нее мерку, и чтобы все наряды были как у Ирины.
— Нельзя. Княгиня…
— Хорошо, пусть будет чуть хуже. Любой шелк, любой бархат — слышишь, портной?
— Слышу.
Хелье снова повернулся к помощнице.
— А обращаться ты с нею будешь, как с Ириной. А иначе я попрошу у князя позволения тебя выпороть на торге, прилюдно. Рядом с вечевым колоколом. И он мне не откажет.
— Ты так говоришь, — сказала девица, не испугавшись, — будто ты Жискар.
— Нет, я важнее Жискара.
Девица улыбнулась недоверчиво.
— Если не веришь — через час приведу сюда Жискара, и он подтвердит. Но тогда уж я точно тебя выпорю.
Наклонившись к уху сидящей на ховлебенке Лучинки, Хелье сказал тихо:
— Не говори им, чем ты промышляешь. Если спросят, скажи, что мы с тобою родственники.
И вышел.
Торг и церковь, в которой у дьякона состоял на побегушках Нестор, разделяли пол-аржи. Хелье зашел в пустой по случаю неурочного времени молельный зал, встал в тени, и смотрел, как Нестор деловито сдувает пыль с поручней, протирает тряпкой золото на алтаре, как разговаривает с каким-то служкой. Проведя около часу в наблюдениях, Хелье вернулся на торг.
Нарядно одетая, Лучинка похорошела лишь от талии к низу. Грудь и плечи ее уточнились, но очарование куда-то подевалось. Голой она выглядела гораздо привлекательнее.
Заплатив за наряды портному и пообещав зайти за остальным через неделю, Хелье повел Лучинку завтракать в крог. Свир он ей больше не предлагал. Себе заказал греческого вина.
И снова на торг — перебирать височные кольца, броши, кокошники, ожерелья, бусы. После этого они направились в хибарку на Подоле.
В хибарке Лучинка решила, что пришла пора платежа. Она не знала, сколько Хелье с нее потребует за все это великолепие — неделю, месяц, год сношений? Посмотрев внимательно на Хелье, Лучинка подошла к ложу и начала раздеваться.
— Постой, — сказал Хелье.
Она обернулась.
— Я купец, — сказал он. — Недавно я совершил успешную сделку, в результате которой разорилось неимоверное количество народу, некоторые утопились и зарезались, а несколько, включая меня, страшно разбогатели. И у меня теперь столько денег, что мне года три или четыре можно просто сидеть дома или мотаться по миру, и ничего не делать.
Он замолчал. Она тоже молчала.
Вынув из калиты приобретенный для этого дела перстенек, Хелье подошел к Лучинке и опустился перед ней на колени.
— Я прошу твоей руки.
— А?
— Пожалуйста, будь моей женой. Скажи — да или нет.
Глядя ей в глаза снизу вверх, он протянул ей перстень. Она отступила на шаг.
— Ты надо мной смеешься?
— Нет, что ты.
— Зачем? — спросила она.
— Что — зачем?
— Зачем я тебе? Я скога. А ты — богатый купец.
— Ну…
— Я не хочу.
— Почему?
— Не хочу. Уйди. Вон из моего дома! Вон! Подлец! И подарки свои забирай!
Волосы ее как-то сами собой растрепались, глаза загорелись злостью. Хелье стало обидно, и он вышел. Сперва в палисадник, а затем и на улицу. Соломенно-пепельные волосы. Уютная Лучинка.
Стерва.
Нет, понял он, она не стерва, а просто я ее напугал.
И он вернулся, и стукнул в дверь, и зашел, а она сидела на ложе, обхватив колени руками, и молчала. Он сел рядом с ложем на пол.
— Ты совсем меня не помнишь? — спросил он.
Она помотала головой.
— Я был одет в монашескую робу.
Она посмотрела на него.
— В кладовой, помнишь?
Она мигнула.
— А, — сказала она. — Да… наверное… смутно… А как тебя зовут?
Хелье засмеялся. И Лучинка тоже хохотнула, но вспомнила, что сердита, и замолчала.
— Меня зовут Хелье, — сказал он. — Я варанг смоленских кровей, и все это время я очень по тебе тосковал.
Слова выскочили совершенно автоматически. Но когда они прозвучали, он вдруг понял, что это, оказывается, правда. И ужасно удивился.
— А Нестор? — спросила она.
— Что — Нестор?
— Ты его… в услужение кому-нибудь… отдашь?
— Нестор — мой сын, ты что! Мы его с тобой будем кормить, одевать, лелеять и воспитывать.
— Правда?
— Конечно.
— Но…
— Что?
— Я — хорла…
— Этим тебе заниматься больше не придется, — заверил ее Хелье.
— Но ведь…
— Что?
— Занималась.
— И что же?
— Люди будут говорить… про тебя… купцы…
— Я не купец на самом деле, — признался Хелье. — Я, видишь ли, исполняю иногда поручения князя… особые… И, раз уж разговор у нас о том, кто чем занимался и занимается, то приходилось мне и спьеном быть, и людей убивать.
— Как убивать? На плахе?
— Не казнить, но убивать. В поединках, в стычках. А это, я думаю, много хуже того, чем занималась ты, Лучинка. Мы с тобой друг друга стоим, уж поверь. Пожалуйста, будь моей женой.
— Нестор…
— Что же Нестор?
— Он меня стыдится. И не любит меня.
Хелье снова засмеялся, а Лучинка посмотрела на него испуганно.
— Его выпороть нужно один раз, — сказал Хелье. — Всего один, и не слишком сильно. Чтобы было не больно, а просто доходчиво.
