– И кто же это у нас так говорит? – спрашивает Ромм, подавшись ближе.
– Капитан школьной хоккейной команды, – припоминаю, закрыв глаза:
– В команде проблема – главный бомбардир уехал в другой город. На его место берут одноклассницу фигуристку у которой в том же классе есть брат-двойняшка…
– Почти как у Шекспира, – улыбается артистка, – дальше давайте.
– А ты записывай, – говорит Ромм художнику Алексею, давая блокнот и ручку. Кивает мне, увидев как художник перестал скрипеть ручкой. Я, закрыв глаза, строчу, как из пулемёта:
– Девочка занимается в драматическом кружке и секции фигурного катания. Чтобы сестра успевала на матчи, брат наряжается в её платье и ходит на репетиции спектакля "Кошкин дом". А хорошо катающаяся на коньках сестра, становится бомбардиром школьной команды, но об этом узнают соперники. Тогда брат, научившись кататься на коньках тоже становится бомбардиром. Соперники перед финальной игрой закрывают брата в школьном спортзале, чтобы выставить перед судьями заменившую брата сестру обманщицей. Так соперники задумали получить победу. Но, друзья-одноклассники, освобождают брата, и он забивает победный гол. А сестра танцует на поле в красивом платье…
– В целом, нормально, но много ляпов. – начинает Ромм, – совместная школа для мальчиков и девочек. Хотя в новостройках такое встречается. Потом уж больно быстро герои всему обучаются…
– Ну, это как сказка. Для детей же история, – поддерживает меня жена режиссёра.
Михаил Ильич, разлив всем в рюмки, говорит тост:
– Вы, правы, Елена Александровна. За новый сценарий. Ура, товарищи!
Наше троекратное "Ура" с опозданием, но с энтузиазмом подхватывают многие "тёплые" компании…
Тащу с Пилюлькой тело обблёванного друга к общаге.
Аня успела отпрыгнуть, когда "звезда эстрады" начал хвалиться принятой пищей. А мне вот брюки и ботинки изгадил, сволочь.
– А может ты его на руках понесёшь? – робко интересуется ловкая примадонна.
– Щаз. Тащи давай, – говорю, ухватываясь поудобнее за левый колобковский рукав и шиворот.
Вася, улыбаясь во сне щекочащим его снежинкам, стуча валенками собирал жопой весь снег на дороге.
А развеселившаяся чему-то Пилюля затянула "Ой, при лужке, при лу-ужке, при широком по-о-оле…". Пела так заразительно и весело, что я посмотрев на отключенного члена нашего трио, тоже начал подпевать…
Сейчас дотащим и скажу, что ушла любовь – завяли помидоры. Потом послушаю, какой я подонок. И всё – свободен.
Сижу вот внизу жду "дежурку". Летуны на улице болтают, а Пилюлька, уже переодетая в высохшее платье, и рассказавшая в подробностях о своём "первом бале", ведёт незамысловатые разговоры с вяжущей носки тётей Клавой.
– Тёть Клав, – подвигаясь ближе к столу говорит Аня, – Вы когда "Дан приказ ему на Запад" пели, то заплакали потом. У Вас погиб кто-то в Гражданскую?
Комендантша, отложив вязание, грустно кивает:
– Мы в восемнадцатом осенью поженились. Яшка то мой в комсомол первым в деревне поступил. Аккурат к Пасхе в девятнадцатом. А летом письмо от Ленина в деревню принесли. "Все на борьбу с Деникиным". Яшка не стал юлить как многие – сразу записался. Осенью из под Воронежа весточку прислал. "Мы будёновцы бьём белых". И всё. Писем больше не было. Дружок Яшин в конце двадцать первого привёз вот.
Показывает, достав из кармана чайную ложку:
– Говорит, берёг для Клавочки до конца. Их концлагерь в Брестской крепости был. Собрали их как-то паны и спрашивают "Коммунисты, комсомольцы есть?". Все молчат. Тут они и на своём и на нашем начали матюкать. Дерьмом и быдлом называть. Яша мой взял да и вышел. Они его зарубили. Им нужно было проверить на спор срубится голова или нет…
Тётя Клава заплакала глядя на ложку, а Аня, побледнев, встала и запела тихо: "Каховка, Каховка – родная винтовка Горячая пуля, лети…" Когда дошла до слов "мы мирные люди, но наш бронепоезд…" пела уже звонко, высоко подняв голову.
Тут лётчики подхватили за дверью, пока не гуднула "дежурка". Тётя Клава вышла за дверь, а подруга посмотрев на меня сказала: "Я люблю тебя".
О-О-О-О!!! Ну почему я?
– Я люблю тебя. – уже тише повторила она.
– Я знаю. – отвечаю не поднимая глаз.
– Не прогоняй меня… Я просто хочу быть с тобой.
Скрипнула дверь.
Ушла. Прям цитатами из песен шпарит… Ну, а я конченная тварь. Просто конченная тварь.
Лежу. Колобок седьмой сон видит.
Нажрался на радостях, еле дотащили. А я вот "концы рубил" сегодня. В прошлой жизни пару раз пришлось. Но. сегодня… Просто жесть. Ничего, так закаляется сталь. А то песенки, обжималочки. В молодости помню столько всего просрал из-за розовых соплей. Футбол и хоккей – точка. Шаг влево, шаг вправо… Идти по прямой к цели. Без всяких загибов. До осени продержусь и в Питер. Какие-то предчувствия херовые… Ну, да ладно. Как говаривала незнакомая мне девица – подумаю об этом завтра…
26 января 1950 года.
Бегу. Сегодня я за капитана. Наш Васечка не смог выйти из алкогольного дурмана. Выпил милок кружку рассола и завалился дальше во сне биться со змеем. Попандопуло тоже бился в своей койке. А так все на месте. Даже барышни.
Тут Абрамян расправив перья в отсутствие соперника направляет в сторону Любочки очередной заброс:
– А вчера Стёпа так нажрался, что с лестницы вниз упал.
– И что сказал? – интересуется девушка.
– Мат пропускать?
– Да.
– Тогда молча упал…
Алёша, как комсорг общежития, принял моё заявление. Рекомендации написали сам Абрамян и Стёпа Попандопуло. Получил брошюрку с Уставом и нагрузку – срочно оформить новую стенгазету. На мои вялые отговорки и просьбы:
– А может не надо?
Ара со стопроцентной точностью сказал:
– Надо, Юра. Надо.
Вчера от нижнемасловских приходили. Письмо на вахте оставили. Отфильтровав наскоки и подростковые ярлыки можно было понять, что матч состоится в 12–00 в воскресенье на стройке. У них там цех будут запускать весной, а пока здание пустое.
Позанимались активно так. Уже чуть-чуть на мой футбол стало похоже. Недостаток мастерства местные бойцы компенсируют жаждой борьбы. Если эти живчики будут выполнять тренерские установки – у нас будет шанс не обделаться…
– Вставай, алказавр. Тренировку свою проспишь. – толкаю свернувшегося калачиком Колобка.
Садится, потягивается. Потом, вспомнив, испуганно:
– Я это. Не хотел. А они давай, давай… Вот…
Сапог тупорылый. На "слабо" ведётся как баран. Эх, молодо-зелено.
А вслух говорю, ставя свой баул у двери:
– Объявишь завтра в своей команде, что перед игрой ни пива, ни шампусика…
– Какого "шампусика"?
– Так художники шампанское называют. Что не слышал?… Твои проблемы. Чао!
Спускаюсь вниз.
Мама дорогая.
Тётя Клава вся нарядная и опять с медалью сидит за столом. На каком-то музейном стуле. Под телефоном красивая салфетка. На столе газета "Правда". Над головой работника зрительного труда грамота с Красным Знаменем. А племянник ейный Гриша строчит что-то в свою тетрадку.
Тётя Клава кивает на родственника:
– Гришутке то задание дали описать рабочее место кого из родителей. А я значит за родителя.
Обводит рукой стол, себя с верху до низу:
– Не хуже чем у людей. Мы тоже не пальцем деланы. Я Гришутку то в люди выведу.
– Удачи вам в нелёгком труде пылепускания, – шутливо говорю я.
– Вот обормот… – ставит точку в разговоре наставница молодёжи.
На остановке видел забавную сценку.
Пацанята нашли в сугробе пустой кошелёк с половинкой рубля. Тут, вероятно самый умный (в очках), предложил нахаркать внутрь, а половинку как приманку выставить. Так и сделали. Отошли, ждут. Подошёл трамвай. Вышедшая тётка увидела кошелёк. Посмотрела по сторонам. Схватила и высыпала содержимое себе на ладонь. С удивлением уставилась на разноцветные сопли.
