Солдаты шли мимо, покуривая трубки, перебрасываясь шутками по поводу судьбы этих бедняг, но грабежи все равно не прекращались, разве что становились более скрытными, а свидетелей, которых раньше могли оставить в живых, теперь в живых не оставляли. Вопрос зачастую стоял даже не об обогащении.
Войска, двигавшиеся внутрь России, голодали. Голодали люди и лошади, умирали от голода, а некоторые так даже кончали жизнь самоубийством. Люди, естественно, не кони. Те тащили на себе пушки и телеги до последней возможности, а потом умирали в оглоблях или на обочинах дорог. Их даже не добивали, не было принято в то время щадить гибнущих лошадей. Тягловую скотину оттаскивали в сторону и бросали, людей второпях прикапывали, чаще всего даже не написав их имени на убогих памятных знаках. На войне, ясное дело, как на войне…
В общем, люди, которые с боями прошли всю Европу, которые в любой момент были готовы убить или быть убитыми, на чужую смерть… не то чтобы совсем не обращали внимания, но реагировали на нее не слишком остро.
Вот и на десяток убитых у дороги подошедшие неаполитанцы, конечно, обратили внимание, но, скорее, прагматичное, чем сочувствующее.
Мешки и одежда, лежащие возле тел, вдруг начали, словно по волшебству, перебираться в ранцы и на повозки идущих мимо солдат, лошади, которые очень кстати оказались не клейменными, бодро зашагали в обозе неаполитанцев, кто-то даже подхватил с погасшего костра котел с остатками ужина убитых. Собственно, ничего такого из ряда вон выходящего и не произошло, Великая Армия продолжала оставаться Великой, даже ее численность практически не изменилась — десятком больше, десятком меньше, кто там заметит. Кто поймет, были убитые солдатами или дезертирами? Оттащить в сторону, вывернув мимоходом карманы, свалить в кучу полуобнаженные тела (одежда и обувь тоже денег стоила, башмаки и мундиры быстро изнашивались, так что запасные были никак не лишними) и идти дальше. Семьдесят шагов в минуту. Великая Армия все еще была в состоянии двигаться темпом, прописанным в уставе, а при необходимости так и ускоряться до ста.
Выживший все еще пытался что-то говорить, постоянно повторял это: «Князь Трубецкой», — но войска уже двинулись дальше, за московитами, навстречу генеральному сражению и победе. И, кто знает, может быть, даже к богатству и славе.
Но в тот самый момент, когда командующий авангардом неаполитанцев отдал команду продолжить марш, к дороге из леса выбрался французский капитан. Собственно, и капитана тоже можно было бы проигнорировать, если бы это был обычный пехотный капитан, но этот был из штабных и быстро объяснил офицерам неаполитанцев, что к его требованиям нужно относиться со всей серьезностью. Если, конечно, никто не хотел получить изрядного количества неприятностей.
Капитану, похоже, здорово досталось. Ножны, болтавшиеся на боку и путавшиеся в ногах, были пусты. Лицо, шея и руки его были покрыты коркой засохшей крови, на щеке багровел свежий шрам, который все еще кровил, источая крупные алые капли, стекавшие до подбородка. Мундир капитана был залит кровью, движения капитана были неуверенны, и время от времени его немного покачивало, но в голосе француза звучала непреклонная сталь, и лучше было выполнить то, что требовал этот самый Анри Люмьер.
А требовал он выделить ему немедленно с десяток кавалеристов, чтобы он мог настигнуть… да-да, того самого князя Трубецкого. Словно весь мир помешался этим утром на русском князе с этим совершенно непроизносимым именем. И где прикажете взять десяток кавалеристов в пехотном батальоне? Даже если ссадить с лошадей офицеров… да кто из офицеров, сидящих в седле, отдаст вот просто так… даже самому важному штабному капитану… да кому угодно, кроме разве что генералу или маршалу, свое транспортное средство?
Назревал скандал, но тут откуда-то из тыла колонны вынырнул отряд гвардейских жандармов, прибывший для выяснения причин остановки войск.
Пехота двинулась дальше, капитан Анри Люмьер быстро рассказал начальнику жандармского разъезда о некоем князе Трубецком, которого нужно настигнуть и изловить… обязательно живым, господа, обязательно живым.
— …Что?.. Да, с ведома штаба, конечно… Под личную ответственность капитана Анри Люмьера… Десятка вполне хватит, русских всего двое… но они исключительно опасны… и важны… и доставьте этого раненого беднягу в лазарет, только обязательно запишите… прикажите, чтобы кто-то из штабных… да, сошлитесь на меня… чтобы кто-то из писарей в штабе корпуса записал его рассказ об этом самом князе Трубецком… насколько получится, подробно… а я с жандармами отправлюсь в поместье местного поветового маршалка Комарницкого… Да, если что — разыскивайте меня там. Это неподалеку… Всего два или три лье по дороге на восток, а там можно уточнить у селян… Удачи вам, господа…
Люмьер отобрал у кого-то из жандармов палаш и пистолет, вскочил в седло, выругавшись от боли, пронзившей все тело. Капля крови снова повисла у капитана на подбородке, но никто ему об этом не сказал, а сам он не заметил… или не обратил на это внимания. «Вперед!» — и небольшой отряд бросился по дороге, вначале вдоль обочины, а потом, когда обогнал колонну пехоты, посреди тракта.
Капитан молча скакал впереди, подгоняя лошадь ударами каблуков, жандармы следовали за ним также молча, не переговариваясь и не пытаясь строить каких-то предположений. Двое жандармов переглянулись — и дальше скакали по бокам капитана, готовые подхватить того, если он потеряет сознание.
Русские поехали к Комарницкому, думал капитан, борясь с приступами тошноты и головокружением, и только бог знает, что там сейчас произойдет. Они о чем-то таком переговаривались во дворе мызы, Люмьер подслушал, припав ухом к окну.
Как это сказал сумасшедший князь? Нет, вначале сказал ротмистр, что неплохо бы расплатиться за гостеприимство, и вот тогда князь сказал: «Заедем, пусть расплатится…» — и что-то про деньги. И если в устах гусара все это могло быть лишь болтовней, то князь, похоже, склонности к пустым словам не имел.
Люмьер тронул рану на щеке, мельком глянул на кровь, оставшуюся на пальце, и скрипнул зубами. Он даже представить себе не мог, что именно собирается сделать с Трубецким, когда настигнет и схватит… Ладно, успокоил себя капитан. Все будем делать по порядку. Вначале — пан Комарницкий. Не исключено, что он и его люди сами справились с русскими, сунувшимися в это осиное гнездо. Насколько знал Люмьер, Комарницкий собрал отряд в два десятка сабель из своих слуг и бедных шляхтичей повета. Мог собрать и больше, но это в случае особой необходимости. А для того чтобы хватать отбившихся от строя русских да нападать на армейские обозы, двадцати верных бойцов вполне хватает.
