– Нашу квартиру прослушивают. За нами наружное наблюдение. Обрати внимание на неприметного мужчину возле второй колонны. Он за нами присматривает последние полчаса. Думаю, скоро он сменится, чтобы не примелькался.
– Почему? Что ты такое натворил?
– Нин, это долгая история. Я пробую заручиться доверием товарища Сталина. Он мне не верит из-за моих старых игр. Но я его смог заинтересовать. Теперь нам с тобой нужно стать образцовой советской семьей. Соберись! От этого зависит не столько моя карьера, сколько наша с тобой жизнь. Даже Светлана находится под ударом.
– А ты не можешь все бросить?
– Уже нет. Он, – Михаил Николаевич многозначительно поднял брови вверх, – не прощает малодушия. У нас с тобой теперь только две дороги: или стать образцовой советской семьей, или умереть. Я слишком заигрался.
– Что же ты такое натворил? – Задумчиво покачала головой Нина Евгеньевна.
– Поверь, лучше тебе не знать. Да и неважно это. Ты поняла меня? Все правильно сделаешь?
– Постараюсь, – тяжело вздохнув, сказала она.
– И помни, мы-то умрем, это ладно, но и Света может пострадать.
– Образцовая советская семья? – С усмешкой произнесла жена. – Значит эту… – она поджала губы, – ты теперь выставишь?
– Переведу, – пожевав губы несколько секунд, произнес Тухачевский, – увольнять ее нельзя, это вызовет подозрение. Просто переведу куда-нибудь, а себе подберу какого-нибудь парня, чтобы даже слухов нельзя было пустить.
– И все?
– Все. – Улыбнулся Тухачевский. – Ты ведь понимаешь, что облику и духу советского маршала совершенно не способствует разврат. Поэтому я и говорю – все.
Одно дело погулять, другое дело – поставить под удар тебя и дочь. Да такой удар, который вы, скорее всего не переживете. Я никогда на такое не пойду.
Тот тихий разговор "на ушко" прошел очень быстро, пока никого на платформе рядом не было. Но его вполне хватило. Нина Евгеньевна оказалась довольно сообразительной дамой. Вот с родственниками Михаилу Николаевичу переговорить не удалось, да и не особенно хотелось. Память подсказывала, что там все слишком сложно и неоднозначно, чтобы с кондачка туда влезать и учить их жизни. Да и для новой синтетической личности, объединившей старого Тухачевского и Агаркова, они были родственниками очень условно. Рисковать ради них он не хотел. По крайней мере, не сейчас.
Разрядив обстановку на личном фронте, маршал входил в здание наркомата в приподнятом настроении. Теперь можно было окунуться в работу, не оглядываясь на собственные тылы. Тем более, что жизнь, конечно, еще не удалась, но явно стала налаживаться, – первое из узких и скольких мест было с горем пополам преодолено, и он получил некоторую свободу маневра в осуществлении планов предвоенного этапа.
Главное теперь было не расслабляться и продолжать с упорством буйвола работать.
Можно сказать, что настрой у маршала оказался такой, что хоть песню слагай, поэтому Ворошилов, к которому он явился первым делом, дабы доложить о выходе из отпуска, оказался слегка "контужен" от такого напора и решительности, выказывая острое нежелание что-либо решать здесь и сейчас. Ему хотелось посоветоваться, все обдумать, ибо сказывалось недельное сидение на ближней даче, от которого он еще не вполне отошел. Впрочем, Тухачевский не сдавался и после часовых дебатов, закончивших звонком в Кремль, добился приказа по наркомату о создании рабочей группы, которой следовало сесть за разработку единой и непротиворечивой концепции вооруженных сил СССР и схемы их развертывания, на основании доклада, который приняла шесть дней назад высокая комиссия.
Потом была беготня по организации дел. Оформление перевода Кузьминой, экстренный поиск нового секретаря, дача распоряжений по приведению кабинета маршала в надлежащий вид и многое другое. Текучка, в основном. Однако домой он ушел только в полночь. Дела не ждали. Да, до войны был еще не один год, но и проблем имелось не мало.
5 мая 1936 года. Москва. Кремль. Кабинет Сталина.
Раздался стук в дверь, после которого заглянул Поскребышев.
– Товарищ Сталин, – сказал он, – к вам товарищ Берия с докладом, как вы и просили.
– Хорошо. Пусть войдет, – кивнул Иосиф Виссарионович, и устало потер виски. И восьмичасовой рабочий день, и хотя бы один выходной в неделю казались для него мечтой… такой далекой и недоступной.
Спокойным, уверенным шагом вошел Лаврентий, к которому с каждым днем Сталин начинал привыкать все больше и больше. Умный, аккуратный в оценках, исполнительный… и преданный делу человек. Таких бойцов у него было мало, слишком мало.
– Товарищ Сталин, обобщенные материалы по делу "Рой", – кивнул Берия на пухлую картонную папку с бумагами, которую держал в руках.
– Что-нибудь новое выяснили? – Спросил Хозяин.
– Да. – Слегка замялся Лаврентий. – Мы завершили предварительное обобщение материалов и пришли к выводу, что очень многие из фигурантов используются вслепую. Кое-кто оказался врагом, пробравшимся в партийные ряды, но намного больше выявилось других – введенных в заблуждение, либо страдающих от избытка нереализованных амбиций.
– Вот как? – Удивленно поднял брови Сталин. – Так получается, что Тухачевский соврал своим партийным товарищам?
– Мы внимательно изучали его доклад и можем твердо сказать, что он не врал. Кое-где всплывали несколько неточные формулировки, но это вполне объяснимо отсутствием у него опыта работы в НКВД. Но в целом картина, обрисованная им, правильная. На текущий момент мы смогли выявить среди руководства Советского Союза в целом и в РККА в частности несколько обособленных фракций. Но их интересы противоречивы настолько, что выступить одним фронтом эти группы не в состоянии. У них нет никакого связующего звена. Единственный шанс, который смог бы устроить всех в той или иной мере – это озвученный объектом "Бонапарт" вариант Термидорианского переворота. И он был вполне реален. Но даже если мы и смогли бы его избежать, предприняв жесткие и решительные меры, то это все равно очень сильно ослабило бы Советский Союз.
– У этих фракций есть какая-нибудь идеологическая платформа?
– Нет. У каждой фракции были и остаются только свои интересы, которые они последовательно продвигают. Но чувство страха их очень хорошо сплотило бы, хотя бы на время. Именно на это и делался расчет "Тенью". Военный переворот и смещение законной власти в случае успеха не только спасали их от смерти, но и давали определенные перспективы. Совершенно точно можно сказать, что объект "Тень" предпринял бы ряд популистских шагов. Например, вполне мог вернуть порядки времен НЭПа и отменить коллективизацию на селе, что привело к серьезной его поддержке со стороны крестьян.
