Мне задрали рубаху. Первый удар по спине был хлесткий, с оттяжкой. От острой, нестерпимой боли я невольно вскрикнул.
— Не нравится! — радостно сообщил товарищам Ермола. — Гулять нравится, а учиться не нравится!
Снова свистнула в воздухе палка, и опять мне словно кипятком обожгло спину. Я буквально взвыл от боли… После десятого батога удары уже не ощущались. Я потерял сознание.
* * *
Очнулся я от нежных, но болезненных прикосновений к спине. Казалось, на ее месте теперь была сплошная горящая рана. Из горла невольно вырвался стон.
— Очнулся, — сказал надо мной женский голос.
Я открыл глаза. Перед лицом была бревенчатая стена.
— Не трогайте, — попросил я, разом возвращаясь к реальности.
— Мы водичкой помочим, легче будет, — наклонившись ко мне, произнесла Наталья Георгиевна дрогнувшим голосом.
— Не нужно водичкой. Лучше помогите мне повернуть голову.
Меня осторожно приподняли за плечи, я смог повернуться, чтобы видеть, что делается в комнате. Посторонних в ней не было. Дети, сжавшись, сидели на противоположной лавке. Надо мной, склонившись, стояли Морозова и Ульяна. Лицо у Натальи Георгиевны было совершенно потерянное, в глазах стояли слезы. Я вспомнил, что, кроме всего прочего, ее поволокут вечером в опочивальню толстяка, и это не прибавило мне бодрости.
— Где стрельцы? — спросил я, проглатывая ком, застрявший в горле.
— Двое на улице, стерегут, — откликнулась Ульяна, — остальные ушли. Только не стрельцы они вовсе, а нашего помещика холопы.
— Ничего не бойтесь и мне не мешайте, — попросил я, — все будет хорошо.
Отделал меня Ермола со знанием дела и с такой душой, так что я был не уверен, что моих экстрасенсорных талантов хватит справиться с такими травмами. Однако выхода не было. Я попытался отвлечься от боли и сосредоточиться. Напряг спину…
— Ой, — воскликнула Ульяна, — кровь пошла!
— Не мешайте, — попросил я и опять сосредоточился на спине.
Постепенно боль стала уходить. Теперь мне было легче удерживать внимание и думать о лечении. Резервов организма, скорее всего, хватало, потому делалось все легче, состояние чем-то напоминало слабое опьянение.
— Ой, батюшки! — опять не сдержалась девочка. — Смотри, боярыня!
Я услышал это уже как бы со стороны, голова закружилась, и я то ли уснул, то ли потерял сознание.
— Как спина? — спросил я, приходя в себя.
— 3-з-заживает… — прошептала над ухом девочка.
— Сколько сейчас времени?
— Чего сколько?
— Вечер скоро? — поправился я.
— Скоро.
— Если я опять усну, разбудите, — попросил я и вновь занялся самолечением. Теперь появилось ощущение, что в голове у меня пусто, так что даже зазвенело в ушах.
Минут через пятнадцать я осторожно пошевелил плечами.
Боли почти не чувствовалось.
— Помогите мне сесть, — попросил я.
— Ты, батюшка, лучше лежи, — откликнулась Морозова. — Тебе покойно лежать надобно. Зачем раны бередить!
— Уходить нам отсюда надобно, — сердито ответил я. — Знаешь, что тебя ждет вечером?
— Я лучше себя порешу, — твердо сказала Наталья Георгиевна.
— Не нужно себя «решать», лучше помогите мне подняться.
Меня подхватили подмышки и не очень ловко помогли сесть на лавке. Я опять пошевелил плечами. Боль в спине была нудно тупой, но терпимой. Я уперся локтями в колени и опять сосредоточился на спине. Взгляд упал на проколы от бердышей. Раны на груди уже затянулись и покрылись лиловой кожицей.
— Господи, воля твоя, прости меня, великую грешницу… — начала речитативом молиться Морозова.
— Не мешай, Наташа, — попросил я, впервые назвав ее просто по имени.
Наталья Георгиевна испугано замолчала, прикрыв рот ладошкой, За последние часы между нами как будто что-то произошло, неожиданно возникла внутренняя связь.
Я опять ушел в себя. Боль уходила все дальше, пока не стала почти неощутимой. Я отдохнул минут десять с закрытыми глазами и попытался встать на ноги. Со второй попытки это удалось. Разминаясь, я, не спеша, прошелся по комнате. Ноги слушались хорошо, но при резких движениях возникала слабость и тошнота.
Я прилег на лавку, закрыл глаза и попросил разбудить, если усну. Меня пожалели, не стали беспокоить, и проснулся я сам, когда во дворе почти стемнело. От испуга, что проспал Морозову, я как ужаленный подскочил на месте. Однако все были на местах — все мои соратники, включая детей, сидели на противоположной лавке и во все глаза смотрели на меня.
— Батюшка, ты кто? — спросила Ульяна почему-то фальшивым голосом, глядя круглыми от счастливого ужаса глазами.
Я догадался, о чем она думает, и поспешил ее разочаровать:
— Я не Христос, а простой лекарь. Стрельцы во дворе?
Женщины синхронно кивнули.
После сна я чувствовал себя вполне прилично. Покрутил в разные стороны плечами и сделал несколько гимнастических движений. Члены слушались вполне удовлетворительно. Скоро должны были прийти за Натальей Георгиевной, и следовало спешить. Я порыскал глазами по пустой избе. Ничего металлического, кроме примитивной кочерги, у очага в ней не оказалось. Я взял в руку это грубое изделие какого-то местного кузнеца, кое-как откованное из низкосортного железа. Сделать из кочерги какое-либо подобие сабли было невозможно.
По моим расчетам, за Морозовой придут двое, в лучшем случае один стрелец. С теми, что стерегут нас во дворе, их будет трое-четверо. Без оружия справиться с ним будет весьма сложно.
— Ульянушка, — спросил я девочку, — а ты сможешь отвести стрельцам глаза, чтобы нас не было видно.
— Могу, — ответила девочка, — только тогда мне нельзя будет в деревне остаться, сожгут в избе, как матушку.
— А с нами пойдешь?
— Пойду.
— Вот и хорошо.
Я, поразмыслив, согнул кочергу вдвое, сделав из нее короткий, тяжелый прут. Таким если с маха огреть по голове, мало не покажется.
Ульяна начала что-то неразборчиво бормотать, наверное, заговоры. Я встал к стене у двери. На улице уже смеркалось, и в избе, несмотря на открытые настежь оконца, было совсем темно, так что нас было не разглядеть даже и без «отвода глаз». Потекли томительные минуты ожидания. От нечего делать я «долечивался», но не очень рьяно, чтобы не потерять силы.
Наконец снаружи послышались громкие голоса. Как и в прошлый раз, дверь от грубого удара ноги распахнулась настежь, и в комнату начали вваливаться стрельцы. Было их, как я и предвидел, четверо. После улицы они ничего не видели, а захватить с собой факел не позаботились. У меня же глаза привыкли к полутьме, и я различил даже их лица. Персонажи были все те же, включая моего экзекутора Ермолу.
