— Майстер инквизитор, я ведь не младенец и не первый год тут обитаю; что ж я, не соображаю, разве? Это уже въелось, как почесаться, я прошу простить; разумеется, засов я вдвинул… — он вдруг вскинул взгляд к лицу собеседника, осознав, кажется, смысл заданного вопроса, и уточнил нерешительно: — Вы это к тому, не мог ли кто войти ночью по-тихому и моего постояльца того… упокоить?
— Вроде этого, — согласился Курт не слишком охотно, и хозяин вновь побледнел, взволнованно закачав головой:
— Господь с вами, что касаемо безопасности с улицы… в том смысле — опасности с улицы, то у меня все в налаженности, я ж ведь, прошу прощения, тоже тут живу, так что ж я — самому себе враг, разве? Никто войти не мог, за это я вам головой руча… — в горле его что-то булькнуло, будто Хюссель набрал в рот воды и, уже сглотнув, вдруг обнаружил, что это нечто непотребное. — Хочу сказать — я уверен, что никто не мог, то есть, за то, что я дверь запер, я точно отвечаю, а…
— Хорошо, — остановил его Курт, подняв руку, и тот замолк. — А если так, Якоб: твоя комната от двери в довольном отдалении, и если допустить, что кто-то из постояльцев пожелает потихоньку отпереть ее и выйти или же кого впустить — это возможно сделать так, чтобы ты не услышал? Чисто в теории.
— Я не знаю… — тихо проронил тот, вяло дернув плечом. — Наверняка; стук-то я слышу, когда кто-то из них припозднится, а вот засов услышать…
— Стало быть, такое возможно. Так?
— Должен признать, что — да; у меня ведь все здесь в полном порядке, петли смазаны, пол натерт, комнаты… — Хюссель наткнулся на нетерпеливый взгляд майстера инквизитора и запнулся, поспешно договорив: — В том смысле, что при желании… чисто в теории… можно и такое.
Курт медленно кивнул, подавив вздох. Можно… Конечно, можно, только к чему был задан этот вопрос, он и сам не понимал; если смерть Филиппа Шлага имеет неестественное, насильственное объяснение, то это либо обычное мирское отравление, либо же — и впрямь maleficia, что по ведомству Конгрегации, однако и в том, и в другом случае находиться подле пострадавшего вовсе не обязательно, а даже и, напротив, нежелательно. Станет ли злоумышленник пробираться ночью в дом к жертве, если яду можно подсыпать и в другом месте, а вред сверхъестественный наносится, как правило, на расстоянии, в том-то и его преимущество, а также сложнодоказуемость…
— Ясно, — подытожил Курт, мысленно подведя черту и поставив птичку напротив пункта 'поведение жертвы накануне гибели'; уверенность в том факте, что смерть студента — нечто странное, окрепла окончательно. — Ты упомянул его приятелей из твоих постояльцев. Имена помнишь?
— Разумеется, — покривился Хюссель со вздохом. — Все они у меня вот где уже сидят; раньше такого не бывало, знаете ли, раньше юноши знали, как себя вести со старшими. А нынешнее поколение никаких понятий об уважительности не имеет…
Он вновь запнулся, встретивши взгляд Курта; тот вопрошающе изогнул бровь, и хозяина опять кинуло в бледность.
— В том смысле… — пробормотал он смятенно, — что… я не всех кряду имею в виду, я ни в коей мере не желал вас оскорбить, майстер инквизитор…
— Имена, Якоб, — оборвал он, и тот закивал:
— Да, конечно, прошу прощения…
Запомнить неполный десяток имен было делом нехитрым, однако Курт снова укорил себя за несобранность и недальновидность; Райзе, к примеру, отправившись на освидетельствование места происшествия, не забыл прихватить с собою письменный набор, а майстер Гессе в поспешности и возбужденности предчувствием грядущего дознания ни о чем подобном не задумался. Теперь придется держать все девять имен в памяти, пока не представится возможность их записать…
В душе шевельнулся неприятный червячок — не то плохие предчувствия в связи с новым делом, не то просто недовольство собою самим; с собственной рассеянностью некогда курсант, а теперь выпускник номер тысяча двадцать один ничего не мог поделать, как ни старался; конечно, как говорится в набившей оскомину пословице, errare humanum est[25], однако же, выпускник сum eximia laude[26], как выяснилось, ошибался слишком часто и порою — страшно…
Курт вздохнул, усилием воли заставив мысли не разбегаться в стороны, и принудил себя слушать то, что говорит владелец дома. Может быть, наставник был прав, призывая его оставить службу следователя, продолжали, тем не менее, ползти нехорошие думы; возможно, так и следовало поступить, перейти к тому занятию, где самое большее, что можно испортить — это лишний лист пергамента, а если ошибиться — то в неверно переписанном с подлинника слове. Последним экзаменом станет ваше первое дело, говорили наставники академии, и, быть может, он свой экзамен провалил? Быть может, его, если говорить правдиво перед собою самим, громкий провал свидетельствует о том, что все это — не для него? Что такое его неуверенность и смятенность — просто ли память о неудаче или внутренний голос, советующий оставить то, к чему не способен?
Нет, возразил Курт самому себе, понимая вместе с тем, что лишь пытается сам себя убедить; нет. Наставники сами рекомендовали его когда-то именно к дознавательской службе, и факт, что он способен разглядеть в неприметных мелочах нужное и важное, говорит о том, что они не обманулись в нем. Ну, что же, с мысленной невеселой усмешкой подумал он, поднимаясь и прощаясь с хозяином дома, остается лишь доказать это — и им, и, что главное, себе…
Бруно, когда он вернулся к комнате умершего, обнаружился вставшим у самой двери, привалившись к ней спиной; напротив него, упершись кулаками в бока, стоял недовольный парень и увлеченно, едва ли не зло, что-то доказывал.
— Это мои обязанности, понимаешь ты! — расслышал он, подойдя ближе. — Не валяй дурака, я не могу торчать здесь весь день!
— Говори вот с ним, — с явным облегчением отозвался тот, кивнув на приближающегося Курта. — Здесь он решает.
Парень развернулся, окинув приближающегося майстера инквизитора взглядом, не сулящим ничего доброго.
— Ты тут главный? Может быть, ты сумеешь мне объяснить, что происходит?
Курт остановился рядом, ответив таким же недобрым взглядом, и пожал плечами:
— Это зависит от ряда обстоятельств, первое из которых, немаловажное — кто ты такой?
— Секретарь ректора университета, Хельмут Шепп. Позволь озвучить еще одно немаловажное обстоятельство — некий сукин сын не пускает меня в комнату.
