Моя турма ударила в тыл растянувшейся фаланги свевов и маркоманов. Следовавшая за нами конница ударила частично в тыл им, но больше во фланг. Нас не ждали, хотя должны были видеть наш маневр. Может быть, решили, что удираем в сторону нового каструма или даже Бибракты. Мой новый конь оказался смелее предыдущего. Поняв, что столкновения с людьми не избежать, он высоко задрал голову и врезался грудью в строй воинов, стоявших к нему спиной, сбив сразу нескольких. Я привычно заработал пикой, пока раненый в спину у шеи германец не схватил ее за наконечник до того, как я успел выдернуть. Держал крепко, будто и не тяжело ранен вовсе и именно так спасет себе жизнь. Я дернул еще пару раз, заметил слева приближающуюся ко мне спату с широким клинком, выронил пику и успел подставить щит. После чего вынул из ножен саблю. Она намного короче пики, сражаться ею не так удобно, часто приходится наклоняться, чтобы дотянуться до врага, зато раны наносит тяжелее. К тому же движения другие, а правая рука немного устала только колоть.
Мелькали вытянутые, костистые, светлокожие лица ниже шлемов, металлических или кожаных, спаты, копья, щиты… В этом мельтешении я выхватывал цель и наносил удар, короткий или с оттягом, отсекая голову, руку, часть туловища. Действовал механически, без эмоций. Такая вот у меня нудная, однообразная работа. Буцефал, подгоняемый шпорами, медленно протискивался вперед, а я сёк и сёк…
Так увлекся врагами справа от себя, что пропустил удар слева. Кто-то от души лупанул меня спатой по ноге ниже колена. Хорошо, что кузнецы у германцев пока хуже кельтских, выковавших мои поножи, которые выдержали, лишь вмявшись немного и начав давить ногу. Так и не увидел, кто это сотворил. Наверное, германец был сразу убит кем-то из моих подчиненных, которых рядом оказалось очень много. Мысль, что я не одинок, приободрила, придала сил уставшей руке. Резким ударом развалил напополам кожаный шлем и белобрысую голову, потом еще одну. Какому-то придурку отсек руку со спатой, а следующему воткнул острие клинка в лоб под край шлема. Судя по тупому выражению лица, скривившегося от боли, во лбу брони должно быть пальцев на десять, но металл пробил ее и углубился еще сантиметров на пять. Враг откинул голову, как бы соскользнув с клинка. Кровь и розово-серая масса полезли из дыры во лбу, но раненый попытался рубануть меня спатой в ответ. В отместку я отсек ему кисть правой руки, после чего занялся следующим, который пятился на меня, теснимый легионерами, до которых оставался слой германцев человек в семь-восемь. Зарубив этого, начал разворачивать коня, чтобы не мешать римлянам наступать.
Наш правый фланг в это время уже наводил порядок во вражеском лагере, а центр гнал удирающих седусиев, неметов и гарудов. Отставал только левый фланг, правда, набирающий постепенно скорость, потому что свевы и макроманы, быстро проскальзывая между всадниками, разбегались. Я нашел свою пику, которая почти вертикально торчала в голове убитого, упавшего на спину, выдернул ее и выехал на чистое пространство, где не мешал двенадцатому легиону, который, преследуя убегающих врагов, набирал скорость. Вскоре возле меня собралось десятка два бойцов моей турмы. Ждали, когда пройдет легион, чтобы приступить к сбору трофеев.
— А не проехаться ли нам во вражеский лагерь и посмотреть, что там ценного? — предложил я.
Предложение было интересное, но и выпускать синицу из руки — оружие и доспехи убитых нами германцев — тоже не хотелось. Найдем в лагере что-нибудь более ценное и останется ли оно у нас — вопрос на засыпку, а тут верняк, и никто не потребует отдать.
— Кон, останься здесь с десятком воинов, собери трофеи, а мы проедемся, — предложил я.
За мной поскакали шестнадцать человек. К сожалению, в лагере уже шуровали воины десятого легиона. Имели право, поскольку первыми ворвались в него. Со всех сторон слышались женские крики и плач. Горе бабам проигравших!
— Едем дальше, — приказал я. — Там должно быть пастбище, где они держали своих лошадей.
Конь убитого тобой всадника тоже твой. Пусть кто-нибудь сумеет доказать, что принадлежал он не тому, кого ты убил пешим. Ближний луг, вытоптанный и выщипанный лошадьми, был пуст. Скорее всего, убегавшие германцы хватали первую попавшуюся, свою или чужую, снимали путы и охлюпкой скакали в сторону Рейна, до которого было километров восемь. Мы проехали еще с километр, распугав несколько групп быстро шагавших по дороге германцев, которые сразу сыпанули в лес, и наткнулись на второе пастбище, на котором оставалось сотни две лошадей. У нас на виду группа из шести германцев без щитов и копий, только со спатами, вскочила на лошадей и понеслась дальше по дороге. На одном был большой позолоченный шлем с назатыльником до плеч и султаном из черного страусового пера. Такой шлем мог принадлежать только очень влиятельному вождю. Когда я видел Ариовиста на переговорах, шлем на нем был простой железный и без украшений, но тогда он не воевать приехал, а заманить в ловушку. Захватить его — и награду получу серьезную, можно будет гражданство попросить.
— Охраняйте лошадей. Всех нам не отдадут, поэтому отберите самых лучших, по четыре на каждого из вас, — приказал я, показав на пальцах, сколько это — четыре. — А я попробую захватить вон тех, — кивнул в сторону шестерки, которая вскоре скрылась за поворотом.
Кони у них были отдохнувшие, в отличие от моего, но скакали германцы без седел и, что важнее, без уздечек, держась за гриву и управляя похлопыванием по шее или голове и ударами пяток по бокам, потому что ни нагаек, ни шпор тоже не имели. Я нагонял врагов, пусть и не так быстро, как хотелось бы. Минут через пятнадцать расстояние между нами сократилось метров до двухсот, и я достал лук. Давно не стрелял из него, поэтому первая стрела попала не в того, в кого целился. К счастью, скакали они плотной группой, поэтому не за молоком улетела, а угодила в спину в районе левой лопатки. Может быть, случайно попал в сердце, потому что германец рухнул моментально. Вторая стрела вошла его соседу в поясницу. Раненый смог выдернуть ее. На это, видимо, ушли последние силы, потому что начал клониться вправо и вскоре свалился в кусты на обочине. Следующему попал в шею ниже шлема. К тому времени дистанция между нами была метров сто пятьдесят.
Дорога резко повернула влево, а потом вправо, и я, опустив лук, пришпорил Буцефала. Проскакав метров пятьсот и выехав в приречную долину, понял, что упустил врагов. Где-то они свернули с дороги, а я проскочил поворот. Подскакав к берегу реки, увидел метрах в трехстах лодку-плоскодонку, на которой два германца гребли короткими веслами, сидя на банках, а третий в позолоченном шлеме стоял в носовой части и смотрел на противоположный берег, до которого оставалось метров пятьдесят.
Зря переводить стрелу не стал, но от злости высказался на кельтском языке, войдя в роль гезата:
— Ариовист, трусливая баба! Если еще раз сунешься на мою землю, кастрирую и сделаю своей служанкой! Будешь стряпать еду и стирать мою одежду!
Он услышал меня, но ничего не ответил. Вскоре лодка приткнулась к берегу, все трое покинули ее, углубились в лес. Я проехал к тому месту, где они оставили своих лошадей, погнал их по тропинке, мимо которой я проскочил, не заметив, к дороге и дальше к пастбищу, где ждали мои подчиненные. По пути добавил к ним лошадей тех, кого убил из лука, выдернув из трупов свои стрелы и забрав кольчуги, железные шлемы, две спаты и двуручный топор, окровавленный до нижнего конца топорища.
Глава 3
22
Зиму легионы провели в столице секванов Весонтионе. На поле перед горой был построен очень большой и крепкий постоянный каструм почти квадратной формы. Его защитили двойным рвом, валом высотой и шириной три с половиной метра, склоны которого были уложены дерном, а поверху шел бруствер из двух стенок с прямоугольными зубцами, сплетенных из лозы, между которыми натрамбовали землю. Через каждые метров двадцать шли трехъярусные деревянные башни. По башне было и над четырьмя воротами. Одни ворота были направлены в сторону врага, в данном случае на запад, и через них легионы выходили из каструма. Возвращались через противоположные, размещенные на восточном конце главной улицы каструма. Остальные двое ворот назывались левыми и правыми, если смотреть со стороны форума, который перед жильем командующего армией. В постоянном лагере жили в палатках только первое время, пока строили срубы с соломенными или тростниковыми крышами и печью, расположенной обычно в центре и топившейся по-черному, дым уходил через дыру в крыше. Моей турме выделили сруб, но он оказался не нужен. По договоренности с легатом эдуи были отпущены по домам до наступления тепла. Децим Юний Брут Альбин согласился сразу, потому что получит их зарплату за время отсутствия. Сам он вместе с Гаем Юлием Цезарем уехал на зиму в Генаву, а может, и дальше на юг. Войсками в каструме командовал Тит Лабиен, легат десятого легиона.
