Василий Звягинцев - Хлопок одной ладонью

— Не спать… Мне плохо… Я умираю?

— Ерунда. Переутомилась, перепила немного. Что до этого пила?

— Шампанское… Чуть-чуть. Ах да, еще коньяк. Не твой, раньше.

— И славненько. Теперь поспать неплохо. Встанешь как новенькая…

Да, ей уже становилось лучше. Поспать, поспать…

— А где Сергей?

— Скоро приедет. Не беспокойся. Расскажи, что с тобой случилось, когда ты утром ушла из дома?

— А что случилось? — спросила девушка, пытаясь сесть.

— Лежи, лежи, рассказывай…

Врач из чужого мира, очевидно, дал ей неизвестный мне стимулятор, имеющий при том определенное гипнотическое действие.

Потому что внезапно, через минуту-другую девушка вдруг начала говорить ровным, без интонаций голосом.

Выглядело это так, будто Татьяна не вспоминает случившееся в течение этого бесконечного для нее, безумного дня, а словно синхронный переводчик, перелагает в слова то, что разматывалось перед внутренним взором, будто документальный фильм. Ею самой впервые видимый. И что случится в следующем кадре — она не представляет.

«…Пятигорск. Да. Совсем немного отсутствовала, а город — как чужой. Или я теперь здесь чужая. Сразу идти домой не решилась. Надо освоиться, вспомнить себя здесь — чувства, ассоциации, память сердца.

Небрежным жестом дала понять водителю, что в его услугах больше не нуждается, медленно пошла вверх по Курортному проспекту.

Особых изменений не видела, разве что немного больше стало уличных кафе, столиков посередине аллеи и по обеим сторонам тротуара. Пусть и ноябрь уже, а совсем тепло, двадцать градусов или около того. Ощущение непонятного праздника. Лица идущих навстречу людей и сидящих с кружками пива и бокалами вина какие-то другие, не совсем те, что остались в памяти. Светлее, раскованнее, что ли, свободнее от повседневных забот? Или просто я привыкла видеть, замечать горожан глазами такой же замотанной горожанки, а сейчас себя чувствовала приезжей и видела только отдыхающих?

Дойдя до поворота к городскому парку, свернула не раздумывая, длинной аллеей вышла к тем самым качелям, где в пятом классе гимназии, наверное, а может, в шестом[149] впервые ощутила незабываемое чувство полета, космическое чувство невесомости и что-то еще, показавшееся восхитительным, что выбило меня тогда из реального времени на секунду-две, а возвращение сопровождалось неожиданным испугом.

Теперь вот вспомнилось, и тут же вспомнились необычные, на грани реальности сны.

Я обошла площадку аттракционов, углубилась в запущенную аллею парка. Сколько шла? Не помню. Время как бы перестало существовать. И вдруг толчок под сердце. Назад! Куда?

К качелям!

Перед ними толпилось много молодых парней и девчонок. Того самого возраста. Младше пятнадцати на «большие лодки» не допускали. Поодиночке, но больше парами. И я стала в очередь. Смешно! А может, и нет. Кому до меня какое дело? Вновь нахлынуло ощущение нереальности. Не сама я решаю, кто-то подсказывает, кто-то ведет. Может быть, «Остановиться, оглянуться», вспомнился любимый роман. Но нет! Иду, будто в спину подталкивает ласковая, мягкая, но не терпящая возражений лапа.

Уперлась в калитку. Опять замялась.

— Идете, нет? — спросила со странной интонацией плотная, пятидесятилетняя тетка. Билетерша. Видно, в моем облике что-то ее смутило, повидавшую за десятки лет многое и многих. Куда там иным социальным психологам.

«Да-да», — показалось, против своей воли ответила я.

Подошла к лодке. Будет напарник или напарница? Нет. Все идут по двое. Ладно, я и сама сумею! Тогда еще, в пятнадцать лет, когда сумела раскачаться и первый страх прошел, был такой восторг!

С надеждой испытать прежнее ощущение я перешагнула с деревянного настила в зыбкое суденышко. А дальше?

Паренек из обслуги подскочил, качнул раз, другой, третий. Пошло.

Ноги сами вспомнили, когда сгибать колени, когда выпрямлять.

Лечу, лечу, лечу!

Верхняя точка. Жду удара в ограничитель. Нет! Лодка выходит на вертикаль. Зависаю. Вдруг вспомнился Буратино: «Ногами вверх — голова будет работать лучше…»

Невесомость, и вдруг кто-то меня окликает изнутри мозга: «Таня, слышишь?»

— Кто здесь?

Стремительный полет вниз и снова вверх.

«А как ты думаешь?»

Размах — четыре секунды, во время них пустота!

«Ты меня не узнаешь? Не помнишь?»

Что-то такое близкое, родное? Нет!

Еще размах. Дыхание почти остановилось. Лечу в безвоздушном пространстве.

«Я — Гериев!»[150]

— Ты? Гериев?

Втянула полные легкие, воздух уже не помещается, бронхи горят. Меркнет сознание.

«Да, я, я! У меня всего две секунды. Здесь время не ваше. Я успею. Я люблю тебя уже триста лет. Я всюду шел за тобой, все годы. А встретил — в преисподней… Успей услышать, запомни. Сейчас от тебя зависит спасение России. Ты должна…»

Вверх! Ноги перестали подчиняться, почти не разгибаются, чтобы толкать лодочку, дрожат, но инерция сильна, снова выносит в верхнюю, «мертвую» точку. Какое верное название.

— Ты где, Гериев, Гериев, Гериев?

Вниз. Ноги подкашиваются, хочется отпустить толстые стальные прутья, сесть… Или — улететь. Сознание, если и есть, то полубессознательное. Смешно, правда?

Когда лодочка остановилась, прижатая снизу деревянным тормозом, сама я выйти не смогла, сидела, пока давешний парень помог мне выйти за калитку.

— Мозги надо иметь, — буркнула мне в спину билетерша. — В твои-то годы на качели лезть…

«А какие мои годы? — подумала я? — Двадцать девять скоро. Или — триста?»

Отошла под прикрытие вечнозеленых кустарников, присела на древнюю парковую скамейку. Чуть помоложе меня.

Полезла в сумочку, наткнулась на подаренный Майей пистолет, под ним нащупала сигаретную пачку.

Что же это было? Бред, мозговой спазм, пробой в «тонкий мир», в «боковое время», где я впервые увидела Гериева, где случилось то, что случилось. А выходит, мы с ним давно знакомы? Не оттого ли я испытала приступ неконтролируемой злобы к Ляхову, чуть не накричала на него, не имея к тому никаких оснований?

Очень уж, невзирая на странный психический фон, все было отчетливо. Вплоть до последнего — «ты должна!».

Что должна, кому, зачем? Тарханов с Ляховым должны князю по долгу службы. А я? Ладно, кавалерственная дама, и Олегу Константиновичу… тоже долг отдала, или просто, как в народе говорят — …

Спасать Россию — от кого, когда и как? Она в этом нуждается?

Но тут же вспомнились и слова Ларисы, крайне неприятной женщины: «Этот день, девочки, может быть, для вас последний спокойный!» Она что, с нами полгода таскалась по миру покойников? Думает, больше нашего видела?