А вот переворот Пилсудского произошел, как и было предсказано. Раскрыв 14 мая свежую газету, читаю о походе Пилсудского на Варшаву и об уличных боях в польской столице. И здесь не ошибся! Приятно оказаться удачливым пророком, хотя никаких видимых последствий это для меня и не повлекло. Никто не торопился выразить мне свое восхищение, почтительно восклицая: "А ведь вы опять оказались правы, Виктор Валентинович!".
После того, как долго остававшаяся загадочной охота за моей персоной благополучно прекратилась, "Зауэр" я стал обычно оставлять дома. И если бы не постоянные увещевания жены, настаивавшей на том, что навыки и стрельбы, и рукопашного боя требуют регулярных тренировок, не стал бы больше появляться ни в динамовском тире на Лубянке, ни в спортивном зале того же общества на Цветном бульваре. Но под ее давлением время от времени все же приходится выбираться и туда, и туда, с трудом загоняя свою лень в подполье. А в это воскресенье, 16 мая, Лида вознамерилась провести занятия на природе, в уже знакомом нам местечке близ Зосимовой Пустыни.
К вокзалу нас привез новенький трамвайный вагончик, который я сначала принял за обычный, дореволюционной постройки, из числа капитально отремонтированных на заводе СВАРЗ. И лишь когда он остановился рядом с нами, успел сообразить, что этот лишен большого фонаря на крыше, благодаря чему стал малость ниже ростом. "Наверное, из числа тех, что Моссовет заказал через ГОМЗ на Коломенском заводе", - припомнил информацию, что проходила через мои руки.
Середина мая в этом году оказалась теплой, если не сказать - жаркой, так что нам не пришлось повторять подвиги первого выезда в здешний лес (предпринятого в апреле прошлого года) и тащиться через непролазную грязь. Да и зеленело вокруг все уже весьма буйно, хотя ландыши еще только показали стрелки с крохотными зеленоватыми бутончиками. Но ничего, если тепло продержится еще несколько дней, появятся целые ковры маленьких душистых колокольчиков белоснежного цвета.
Вдоволь порезвившись, расстреляв по две обоймы патронов, и наставив друг другу синяков и защипов в рукопашной, мы повалились передохнуть на зеленый ковер. Лида медленным движением положила мою руку себе на живот, всхлипнула, потом закусила губу, унимая слезы, и, старательно сдерживая предательскую дрожь в голосе, выдавила из себя:
- Зря только в Крым ездили. Ничего не вышло. Пустая я. Не помогли эти грязи...
- Не помогли за один раз, помогут за два. Надо будет - и третий раз съездим, - голос у меня сейчас твердый, даже жесткий. Иначе нельзя.
- Ты сам-то веришь, что поможет? - жена приподнимается на локте и наклоняется надо мной, заглядывая прямо в глаза. Да, ей скоро двадцать шесть. По нынешним понятиям - совсем перестарок для рождения первого ребенка. Годы уходят и надежда тает.
- Верю, - мой голос спокоен, без всякого нажима, но по-прежнему тверд. Смотрю на нее, не отводя взгляда. - Прежде всего, я верю в тебя. В то, что ты не сдашься, не сломаешься, не раскиснешь, и пройдешь через все возможное и невозможное, чтобы добиться своего. Поэтому летом мы снова едем в Саки.
Беру ее руку в свою, и поочередно согревая каждый пальчик дыханием и отмечая мимолетными прикосновениями губ, заканчиваю каждый выдох словами. Паузы между ними получаются довольно заметными, поэтому выходит что-то вроде:
- ...Радость моя... ненаглядная... хочу... чтобы ты... радовалась... вместе со мной. ...Послушай... как заливаются... птицы... над нашей... головой. ...Взгляни... на бег облаков... по синему... небу...
У меня не хватает выдержки на самом последнем пальце: поворачиваюсь и жадно ловлю ее губы своими, машинально смахивая рукой прошлогодние пожухлые травинки, приставшие к ее роскошным волосам (и зачем она их так коротко стрижет?). А затем мы лежим молча, вглядываемся в высокое небо над нами, слушаем щебетание весенних птах, и чувствуем, как бьются рядом наши сердца.
Когда мы занялись немудреной трапезой, Лида поинтересовалась:
- Ты вчера допоздна задержался на работе, сказал, что был очень серьезный разговор с Дзержинским. На ночь глядя больше ничего говорить не стал, обещал рассказать на свежую голову. Я жду.
Да, и верно. Был такой разговор, и было обещание жене с утра обо всем поведать. Слово надо держать.
- Феликс Эдмундович поставил меня перед очень нелегкой проблемой, - начинаю медленно, подбирая слова, чтобы точнее передать ход своих мыслей. - Он хочет рекомендовать меня кандидатом в члены ЦК.
- В ЦК? - недоверчиво переспросила Лида. - Это за какие такие заслуги?
- Вот в том-то и дело, что не знаю я за собой никаких таких заслуг, - подтверждаю ее сомнения. - Ведь самый высокий партийный пост, до которого я сейчас добрался - член Бауманского райкома. Да и то совсем недавно избрали, ни с какой стороны себя еще показать не успел.
- Как же тогда это понимать? - моя любимая встревожена. - Дзержинскому нужна дополнительная поддержка в ЦК? Но он никогда всяких там групп вокруг себя не сколачивал...
- Вот и я весь в сомнениях. Феликс Эдмундович, вроде бы, меня достаточно ценит. Но зачем ему нужно тащить меня в ЦК? От него ли ветер дует? - высказываю мучающую меня догадку.
- А от кого же еще? - дергает плечом жена. - Ты же ни с кем больше с партийного Олимпа не связан. Разве что Красин... Но ему-то зачем?
- Ситуация непонятная, и это меня беспокоит не на шутку. Не хотелось бы попасть в игру, правила которой мне неизвестны. Но, с другой стороны, попробуй, откажись - сразу станут глядеть как на человека, бегущего от ответственности, - резюмирую, наконец, свои сомнения.
- Не отказывайся, - после недолгого молчания подводит черту Лида. - Тебе от подобных вызовов уклоняться нельзя. А в ЦК ты сможешь добиться большего. Ты ведь с самого начала решил не отсиживаться в уголке со своими знаниями? - вопрос риторический, и она сама не ждет на него ответа. - Тогда вперед!
И вечный бой, покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль...
Я бормочу под нос строфы Блока, а жена пристально вглядывается в меня, как будто силясь разглядеть нечто, ранее ускользавшее от ее внимания, а потом бросает:
- Вот именно!
Глава 7. План или приказ?
На Пленуме ЦК ВКП (б) присутствую первый раз. Волнуюсь, а как же! Сейчас этот партийный ареопаг значит куда больше, чем станет значить в последующие времена. И состав его более узкий, и, считай, каждый - личность с серьезной биографией за плечами. До единогласного решения вопросов редко доходят, а больше спорят до хрипоты. Не превратились еще в машину для штампования постановлений, подготовленных Политбюро. И тот факт, что мою кандидатуру на Политбюро наверняка обкашляли, прежде, чем на Пленум выносить, стопроцентных гарантий не дает. Могут и прокатить, хотя сие и маловероятно. А вот черных шаров накидать - запросто. И потянется за мной репутация человека, которого в ЦК и мытьем, и катаньем едва пропихнули.
