— Куда вы? — всполошилась девушка. — Вам же нельзя, вас же убьют!
— Это мы ещё поглядим-с, кто кого… — пробормотал Кирилл, хватаясь за столб. Чёрт, как голова кружится…
Лида поднесла ему маузер, держа пистолет в обеих руках. Авинов взял его и сунул в кобуру, попав со второго раза. Огладив плечи девушки, он нежно притянул её к себе и поцеловал. Господи, какие у неё мяконькие губки…
— Спасибо вам, Лидочка.
— Пожалуйста… — пролепетала нечаянная спасительница.
— Прощайте.
Лида только всхлипнула, улыбнулась сквозь слёзы и помахала Кириллу рукой.
Пошатываясь, Авинов вышел во двор. С Волги тянуло прохладой, тревожно ревели сирены пароходов. Наступала ночь, но обычной тишины она не приносила — на Соборной площади по-прежнему надрывалась гармонь, муравьёвцы горланили песни и с посвистом, с завизгом, с топотом плясали, справляя «пир во время тифа».
Держась за забор, Кирилл двинулся по улице, с трудом соображая, куда ж ему идти. Где тут тюрьма, он знал, а толку? Что сможет один? Михаил Гордеевич адреса своего не оставил. Поискать «своих»? А кто ему свои? Бойцы Гая? Так вон они, на площади, буянят, коленца выкидывают…
Авинов остановился, соображая. Латыши. Да. Латыши из интернационального полка. Они там все правовернейшие коммунисты, их так просто с толку не собьёшь, революционным многоглаголаньем не задурманишь…
И Кирилл отправился искать интернационалистов.
Латышский полк обосновался в пустующих классах гимназии. Прибалты в кожаных куртках, с наганами и винтовками в руках, не спали, кучкуясь в коридорах, где горел яркий свет. Солдаты-латыши как раз обсуждали речь Муравьёва о том, что война с чехами кончена и теперь будет война с Германией.
Ввалившись в гимназию, Авинов каркнул:
— Товарищи! Я — комиссар Самарской дивизии Юрковский. Командарма хотят расстрелять!
Из толпы вышел светлоголовый и светлоглазый Валхар.
— За что? — осведомился он.
— За то, что он большевик!
Латыши переглянулись в недоумении.
— Так и мы — большевики! — удивился Валхар, разводя руками. — Не понимаю я главкома…
— А тут и понимать нечего! — яростно сказал Кирилл. — Муравьёв — изменник, он продался англо-французским империалистам![65]
Латыши загомонили.
— За мной! Освободим наших товарищей из застенков!
Возбуждённо переговариваясь, стрелки повалили за комиссаром на приступ.
Пешком до тюрьмы Авинов вряд ли добрался бы, но латышам-интернационалистам было на чём подбросить раненого комиссара — его устроили на броневике «остин». Было жёстко, от резких толчков мутилось в голове, но хоть не пешком…
Штурмовать тюрьму не пришлось — ворота её были распахнуты. С русским матом и криками на латышском солдаты ворвались в тюремные коридоры. Перепившихся матросов они закалывали штыками, а двери камер вышибали прикладами и таранили тяжёлым сейфом. Первым освободили Варейкиса, председателя Симбирского губкома.
— К-кто?! — просипел бедный председатель. — Что? Уже?!
— Комиссар Юрковский, — протянул ему руку Авинов. — Присоединяйтесь, товарищ Варейкис, будем вместе бороться с изменниками!
А латыши всё ухали, высаживая двери камер. Вышел Шер, побитый Лившиц в растерзанном костюме, показался Тухачевский.
— Где Муравьёв? — громко, уже не таясь, спросил командарм.
— Да спит, бози-тха, на «Межени» дрыхнет! — отозвался растрёпанный Гай. Сняв серую каракулевую папаху, он смущённо пригладил густые вьющиеся волосы. — Вот же ж…
— Немедленно найдите этого грузина… как его… Чудошвили! Пусть будит предателя. Скажете, что его экстренно вызывают на заседание губисполкома в Кадетский корпус. Надо, мол, выяснить создавшуюся обстановку!
— Слушаю, товарищ командарм!
Заседание-засаду решили устроить в 4-й комнате. Латыши притаились по соседству, в 3-й и 5-й, а к дверям ещё и пулемёт поставили, кое-как закидав его швабрами, тряпками и картой полушарий.
— Если окажет сопротивление аресту, — отдал Варейкис приказ на латышском, — открывай огонь в комнату, коси направо-налево, не разбирай, кто свои, кто чужие. Сами не выйдем из схватки, а Муравьёва не выпустим!
Члены губкома сидели за длинным столом и молча, нервно курили. Тухачевский устроился в простенке меж окон и был недвижим, как статуя командора. Начдив притулился рядом с Авиновым и всё вертелся, ёрзал, крякал в досаде.
— Не придёт же! — сказал он почему-то шёпотом. — Догадается, гад!
Кирилл не обращал на него внимания — и без того было худо. Откинувшись к стене, он закрыл глаза и терпел.
— Два полка муравьёвцев… — озабоченно покачал головой Зейфен, бывший студент-юрист, а ныне член ревтрибунала. — Что им стоит окружить штарм?
— А мы тут тоже, знаешь, не институтки! — сердито сказал Фельдман. — Отпор этой контре дадим!
Вдруг по коридору загрюкали сапоги, и в 4-ю комнату вбежал Валхар.
— Идут! — крикнул он.
Тухачевский моментально оживился.
— По местам! — скомандовал он.
Все зашебуршились, задвигались — и замерли, как примерзли. Потянулись минуты ожидания, выматывавшие нервы. «Скоро уже, — успокаивал себя Авинов, — уже скоро…»
Издалека долетели гулкие раскаты голосов и шагов — Муравьёв со свитой поднимался на третий этаж. И вот он во всей красе — сухопарый, стройный, в чикчирах и венгерке, с маузером, — главком Востфронта шагал, как лунатик, быстрой, неровной походкой. За ним толпились матросы да звероподобные казаки в черкесках и с шашками.
Варейкис храбро вышел в коридор. Не подавая ему руки, Муравьёв резко вопросил:
— Где заседание? Здесь?
Он стремительно вошёл в 4-ю, окидывая всех быстрым взглядом, и заявил, потрясая маузером:
— Враги вы иль товарищи? Сейчас настал решительный час, и всё дело решается оружием! На моей стороне войска, весь фронт, в моих руках Симбирск, а завтра будет Казань! Разговаривать долго с вами не буду, извольте подчиняться!..[66]
Большевики из губисполкома заговорили все разом, вскакивая и опрокидывая стулья:
— Изменник! Фанфарон! Ты предатель революции, Муравьёв! Мы не с тобой, а против тебя!
Главком затрясся, наливаясь тёмной кровью, кусая губу и раздувая крылья хрящеватого носа. Поминая такую-то мать, он бросился к Варейкису — и тут же в комнату ворвался Чудошвили, словно нарочно разнимая главкома Востфронта и предгубкома.
— Это чито такое?! — вскричал адъютант. — Мине разоружили латыши! По какому праву?! Я требую вернуть мине оружие! Не-мед-лен-но!
— Мы сейчас разберём, товарищи, разберём! — надсаживался Варейкис, бегая по комнате.
