Да чего там! Однажды лазая с пацанами, в самом центре города мы как-то неожиданно обнаружили заброшенный тоннель, пронзающий городской холм под Дачами почти от Комсомольского парка до Загородной балки. Жуткий, темный, огромный.
Вообще, в городе копают подземелья с первых дней его основания. Сначала рыли для получения строительного камня. В первую оборону во время Крымской войны – для обустройства редутов и укреплений. Полковник Тотлебен устроил тогда самую настоящую подземную войну для нанесения неожиданного урона противнику. А бабушка Трюхина ухаживала за ранеными бойцами именно в подземном госпитале – это уже в Великую Отечественную. Рассказывала, что месяцами солнца не видели.
М-да… Историк проснулся.
Взрослая память профессионального учителя мягко вытесняла из детского сознания непередаваемый ужас только что пережитого.
Смерть человека, насильственную, жестокую и циничную смерть я видел первый раз в жизни. Рядом с собой. На расстоянии вытянутой руки. Под кошмарной тяжестью осознания того, что я следующий…
Лобастый уазик санитарной машины вкатился на территорию Первой городской больницы со стороны Пироговки.
Пироговки?
Ирина успела передать информацию о ежедневных встречах инспекторши-координатора?
Она без сознания лежала на носилках в тряском салоне автомобиля, и рядом с ней копошились два медика. Меня после укола тоже придерживала женщина в белом халате, сидящая рядом. Она крепко держала меня за плечи, не давая уж слишком дергаться больной голове.
«Сейчас сам Козету доложу. – Ноющая боль в затылке плавно угасала, становилось так уютно, мягко и темно, что хвостик последней мысли все же ускользнул от угасающего сознания. – Без домыслов, соплей и…»
Спать…
Глава 13
Не до заморских нежностей
Небо.
Пронзительно-синее. Оно такого глубокого и сочного цвета, что даже кисейные занавески на окнах не могут скрыть вопиющей его насыщенности. И темно-зеленые верхушки деревьев, колышущиеся от легкого ветерка вдали.
Если я вижу верхушки, значит, нахожусь выше деревьев. На холме. Ну да, больница. Первая городская как раз и находится на возвышенности. Я в больничной палате. Осматриваюсь – палата на двоих, светлая, просторная. Вторая койка аккуратно заправлена, соседа не предвидится.
Отбрасываю простыню и сажусь на кровати. Чувствую себя вроде ничего. Даже очень ничего! Слегка саднят синяки на спине, но в голове – легкость, руки-ноги просят движения. Потягиваюсь со вкусом.
Детское тело – прекрасный аппарат. Неутомимый, гибкий и быстро восстанавливается!
Встаю, вижу на полу огромные госпитальные тапки и ныряю в них. Я в огромных черных семейных трусах и безразмерной голубой майке. На спинке стула рядом с кроватью – аккуратно сложенная коричневая пижама. Казенная. С подшитым белым подворотничком.
Подволакивая за собой шлепанцы, выглядываю в коридор. Он оказывается совсем коротким. От одного торцевого окна до другого от силы метров двадцать. Флигель какой-то. Всего пять или шесть дверей в палаты. Вижу холл с перилами лестничной клетки. По лестнице легко поднимается женщина в белом, видит меня, но, абсолютно никак не реагируя, заходит в одну из палат.
Бесконтрольность. Это хорошо! Ощущение спокойствия и абсолютной домашней надежности постепенно наполняет меня. Почти уже по-хозяйски шлепаю по коридору и заглядываю в помещение, куда только что зашла женщина, легкомысленно не закрыв за собою дверь.
– Привет, женишок!
Чувствую, как тепло разливается по груди.
Ирина! Она лежит на больничной койке лицом к выходу, голова плотно забинтована. Левое плечо тоже. Поверх простыни – тонкие бледные руки со следами зеленки. Местами заклеено пластырем. Рядом возится с капельницей медицинская сестра.
– Хороша-а, мать, – говорю, заходя в палату и оглядываясь вокруг. – Да твоей красоты никакими нарядами не испортишь!
Тонкие руки на простыне слегка подрагивают от беззвучного смеха. Медсестра укоризненно оборачивается на меня.
– Ну, рассказывай, чего тебе там отрезали, – присаживаюсь на край койки, – надеюсь, все прелести на месте?
Маленькая ладонь сжимается в кулачок и вяло грозит мне неминуемой расправой.
– Озабоченный не по годам, – ставит диагноз Ирина, – лет через десять бедные девки, что у тебя будут.
– Да они и сейчас – краше в гроб кладут.
Ирина, содрогаясь, дает мне пинка, высунув ногу из-под простыни.
– Дуй к телефону, клоун. Доложись по операции. Наберешь четвертый номер.
– А ты? Докладывала?
Лицо Ирины хмурится.
– Я… я не уверена, что успела… Ты продублируй лучше.
Бросаю взгляд на будильник, стоящий на столе у окна. Начало седьмого. Минут через двадцать в парке на Пироговке должна отсвечивать толстая инспекторша с очень подозрительными связями. Пока позвоню, пока расчешутся…
– Ну ладно, мать. Выздоравливай. Будут обижать – зови.
– Старик. Даже не думай! – Ирина порывается встать, но медсестра ее мягко придерживает, прижимая к подушке.
– Ты о чем? Я во двор, прогуляться. – И, не давая ей и слова сказать, исчезаю из палаты.
Где там мои пижамные штаны?
Через дорогу от больничной территории – кладбище Коммунаров, южный вход которого как раз и выходит на Пироговку. Площадь Пирогова. Там рядом и находится нужный сквер. Тут не торопясь – две минуты ходу.
Как все-таки удобно быть мелким! Через решетки просачиваешься, под воротами проскальзываешь, среди великанов-прохожих просто растворяешься. Пижамные коричневые штаны я подворачиваю до уровня колен. Майку снимаю и забрасываю на спину, продев обе руки в ее лямки. Шпана именно так у нас и ходит. Тапки не беру, бегу босиком – тоже ничего необычного для малолетки.
Вот я уже и на месте.
Рановато выскочил, сквер еще пуст. Под впечатлением своего недавнего провала в дебюте «наружки» стараюсь максимально зашифроваться. Близко к зоне наблюдения не подхожу, высматриваю для начала место моего скрытного пребывания. По-любому получается – внутренний забор кладбища. Там и кусты, и оградка, а под ней снаружи тянется небольшой ров, затянутый до краев сухой полынной травой. Обзор нормальный, хотя отсюда точно ничего не услышишь. Ну и ладно. Я просто гляну. Только одним глазком…
Мемориальное кладбище давно уже превратилось в один из городских парков. Оно находится на границе двух боевых районов – Матюхи и Дач. Причем в длину. Нейтральная полоса метров в сто длиной и около пятидесяти шириной в центре. Я вспоминаю, что в одном месте к парковому забору примыкает небольшой двор и гаражная зона «Мотор». Там живут так называемые «беспредельщики», не желающие примыкать ни к одной из группировок. Поэтому их лупят все. А они с азартом вылавливают и бьют всех одиночек из двух соседних графств. Это, собственно, пока самое слабое звено моей диспозиции. И время как раз подходящее для охоты…
