Раничев потянул за рукав Григория:
– Что случилось?
– Да нырнул парень неудачно – попал в мель, сломал шею, – вздохнул тот. – Худое дело, однако бывает.
– Как так – нырнул? – Иван недобро прищурился. – Кто ему разрешил нырять?
– Так жарко же, господине, – вытирая тряпицей выступивший на лысине пот, пожал плечами Григорий. – Вот и купались ребята, тут течения-то почти нет, не отстали бы. Борис, правда, не купался, у борта стоял да в воду с завистью пялился, а наш Аникей ему и крикнул, ныряй мол… тот и нырнул. Бывает.
– Головы вам всем поотрывать, – зло просипел Раничев. – Скажи Проньке, пусть зайдет в мой шатер. Затем этого пришли, Аникея.
– Звал, господине? – откинув полог шатра, поклонился Пронька.
– Звал, звал, – буркнул Иван. – Давай, заходи, рассказывай.
– А чего рассказывать-то? – парень пожал плечами. – Обыкновенно все получилось – из наших первым Аникей купаться полез, так, на мели поплескался – он плавать еле-еле умеет, потом всех позвал и Борису вот крикнул, чтоб тот нырял, там омуток был, рядом совсем, мы все ныряли… Вот Борис и нырнул… Да башкой в мель, а ведь Аникей ему указывал, куда нырять-то.
– Ужо отведаете у меня плетей оба, – пригрозил Раничев. – Пшел вон. Да позови Аникея.
Аникей сразу же упал на колени и заплакал:
– Не вели сечь, господине, не ведал я, что так все обернется. Я-то ведь плавать не умею, не розумел, что там, в воде-то, омуток или мель.
– Чего ж Бориса кричал?
– Да Пронька сказал – омуток. А я не только Бориса звал, всех… Жарко ведь.
– Жарко им! Ух… – Иван поскрежетал зубами.
Вид у Аникея был жалкий – мокрые волосы лезли в глаза, узкие плечи дрожали, по смуглым щекам катились крупные слезы. Видно было – убивается парень. Даже руки елозили по ковру… Как бы не нащупали то, что не положено – спрятанный под ковром мешочек с английскими золотыми монетами с изображением корабля и розы. Вот, звякнули… Впрочем, нет, кажется, показалось. Эка, совсем разрыдался парень!
А с чего, если по справедливости рассудить? По сути – несчастный случай, с каждым может произойти, чего уж.
– Иди с глаз моих, – выгнал парнишку Иван. – С этого часу пукнуть не посмеете без моего разрешения!
Погибшего схоронили на берегу. Забросали землицей могилу, воткнули крест, положили вокруг луговые цветы – колокольчики, васильки, фиалки. Никандр-инок бегло прочел молитву. Потом постояли у могилы, помолчали… Спи спокойно, Борис, коли уж так вышло. Аминь.
Через пять дней приплыли в Азак, город у Меотийского озера, вернее, в Тану – ту его часть, где располагалась генуэзская торговая фактория. Здесь синьор Негрицци решил несколько задержаться – имелись дела к местным торговцам. Воспользовавшись отдыхом, судовщики – в массе своей жители Солдайи или той же Кафы – развлекались всяк на свой лад. Кто ловил на уду рыбу, кто спал, а кто и пил вино в расположенных рядом с пристанью харчевнях, откуда всю ночь напролет доносились веселые удалые песни. Раничев, конечно, тоже сходил туда, за компанию прихватив Григория с Захаром. Звал и Никандра, да тот с отвращением отказался, а Проньке с Аникеем никто и не предлагал посетить заведение – молоды еще по притонам таскаться, пусть лучше вон рыбу удят.
– Только смотрите, поосторожней, – предупредил Иван. – Людокрадов здесь хватает.
– Людокрадов? – испуганно переспросил Аникей. – А как они выглядят?
– У матросов спросите – скажут. Эх, – Раничев вздохнул. – Лет пять назад был тут такой знаменитый Армат Кучюн со своей шайкой… Немало людей украл.
Харчевня оказалась так себе – три стола, скамейки, кислое, словно уксус, вино – зато народу набралось полным-полно: грузчики, судовщики, торговцы. Певучая и быстрая итальянская речь перемежалась с татарской и русской, хозяин заведения – тощий и длинный, как мачта, одноглазый мужик бегло трещал на всех трех наречиях, шустро бегая из угла в угол.
– Нам бы вина, любезный, – придержал его Раничев.
– Вино? – одноглазый разулыбался. – Сколько будет угодно, синьоры, – он обернулся к мальчишке-слуге. Эй, Аймат, а ну, тащи сюда еще пару кувшинов, да побыстрей. Престо, престо! А вы пока присаживайтесь во-он к тому столу, любезные синьоры… Или, может быть, хотите отдельную горницу?
– Пожалуй, – посмотрев по сторонам, кивнул Иван и вытащил из калиты деньги.
– О, синьор платит серебром? – обрадовался хозяин харчевни. – Прошу за мной.
Все трое – Раничев и Григорий с Захарием – поднялись на второй этаж и свернули на тенистую галерею, увитую виноградной лозой и плющом. На галерее, один за другим, располагалось несколько уютных, отделенных друг от друга, зальчиков; как успел заметить Раничев, разного стиля: два татарских – с ворсистыми коврами и подушками, и один русский – или европейский – с квадратным столом и скамейками, обитыми темно-зеленым бархатом. Там и сели… Хозяин самолично принес вина и лепешки с сыром, солеными оливками и жареной рыбой и, поклонившись, вышел. Однако не успели гости выпить, как он снова явился и, наклоняясь к Раничеву, зашептал.
– Что-что? – удивленно переспросил Иван. – Да не может нас никто спрашивать, у нас здесь знакомых нет! Ах, мальчишка, слуга… Чей слуга? На-аш? Ну зови…
На галерею вышел Аникей и, завидев Раничева, поклонился, испуганно моргая глазами:
– Господин, там, у струга, татарские купцы, спрашивают, надобно ли нам вяленой рыбы? Я специально пришел, чтобы узнать…
– Не надо нам никакой рыбы, – отмахнулся Иван. – Да и тебе тут совсем нечего делать.
– Я понимаю… Но вот, кажется, Никанор о чем-то договаривается с ними. Говорит о том, что мы щедро заплатим.
Раничев нахмурился:
– Вот как?
– Я говорил ему, что не стоит затевать торг без одобрения господина, но вы же все знаете Никанора – хоть и монах, а упрям, как черт.
– Вот что, – подумав, решительно бросил Иван. – Пусть Никанор придет сюда… Ах. Черт, не пойдет ведь в вертеп, святоша! Ладно, приведешь его ко входу, потом поднимешься за мной…
– Сделаю, господине, – Аникей поклонился, но не уходил, переминался с ноги на ногу.
– Что ждешь? – недовольно обернулся Раничев.
Отрок покусал губы:
– Боюсь, все же Никанор за мной не пойдет, не поверит… мы уж и так с Прошей над ним подшучивали. Вот если б ты, господин, написал записку… У меня и чернильница с пером завсегда при себе, и на чем писать найдется.
– Давай. А то и в самом деле, ввяжетесь там без меня черт-те во что!
Иван быстро чирканул пару строк и протянул записку служке:
– Иди. Чернила на ходу просушишь.
Аникей молча поклонился и вышел.
Вернулись из харчевни к утру – первым, кто их встретил на судне, оказался зареванный Аникей.
