Глава 15
Дверь Шоэлю открыла Софья Марковна, хозяйка дома. Но, боже мой, что это с ней? Неужели эта сгорбленная, словно придавленная к земле старуха – та самая Софья Марковна?! Что же случилось с ней, что произошло в благословенной Одессе за эти три года?
– Шоэль? – округлив глаза, в свою очередь изумилась Софья Марковна.
Да, это она! Но где же ее огромный живот, осанка, дородность? Неужели голодные годы забрали все, что было накоплено в этом крупном теле? Хозяйка ставит на стол чай и сладости, но чай морковный, а сладость обманчива – сахарин. Однако Шоэль не отказывается от угощения. Он не сообщил Хане о своем приезде, поэтому и застал в доме только ее мать. А остальные? Понятно – Хана в школе, в этом году она ее заканчивает. Ицхак-Меир – на работе. Подумать только, он по-прежнему трудится в той же самой пекарне – в дни военного коммунизма хлеб нужен людям не меньше, а может быть, даже больше, чем в прошлом.
– Ах, Шееле, разве ж это хлеб… – машет рукой Софья Марковна. – К тому же его выдают только по этим несчастным карточкам!
И все же, попробуйте-ка найти пекаря, у которого в доме не хватает хлеба! Уж чего-чего, а этого в семье у Ицхак-Меира, слава Богу, достаточно. В последнее время он заделался «кнакером»[77] среди пекарей Одессы, членом профсоюзного комитета пекарей. Он ведь теперь у нас пролетарий и, когда надо, даже ведет переговоры с властями! Но почему же тогда так резко изменилась его жена, Софья Марковна? Ее ведь просто не узнать!.. И что с дорогим другом Борей, последователем великих сыщиков и воспитанником Седьмой гимназии?
Глаза Софьи Марковны наполняются слезами. Поплакав, она рассказывает Шоэлю трагическую историю своего бедного сына. Оказывается, Боря, закончив гимназию, пошел прямиком на службу к красным – защищать Одессу от Петлюры, Григорьева, деникинцев и прочей нечисти. Боря работал в ЧК, очищая мир от мусора перед приходом Мессии.
– Вот что с нами случилось, Шееле, – снова плачет несчастная мать. – Пришли большевики и мир перевернулся.
Кто был наверху, тот упал вниз, а низы, наоборот, поднялись вверх, и Боря тоже закрутился в этом водовороте. Только вот сильно подвели его прежние красивые фантазии, все эти книжки про сыщиков, которые он поглощал в таких безумных количествах. А реальность оказалась совсем другой – страшной, кровавой и совсем не романтической. Он-то думал, что станет в ЧК проницательным красным Пинкертоном, будет раскрывать преступления, предотвращать злодеяния, и разоблачать всемирные заговоры… А его вместо этого послали взимать продналог с жителей немецких колоний, в гнездо самой отъявленной контры. И вот однажды ночью Бореньку застрелили из-за угла. Хоронили его торжественно, с большим почетом, играл военный оркестр, произносили речи…
– Но мне-то что? – плачет Софья Марковна. – Бори-то ведь нет. Похороны, будь они прокляты! Оркестры! Чтоб все враги Израиля были так похоронены!..
Послышался звук открываемого замка – это Хана вернулась из школы. Шоэль шагнул к ней навстречу. Как она повзрослела.. С лица исчезла мягкая округлость, прежде придававшая ей особую детскую привлекательность. Но глаза – те же, такие же любимые, подернутые нежной печальной поволокой.
Растерявшаяся Хана вначале не сразу признала в этом высоком солдате Шоэля.
– Шалом, Хана! – слышит она голос, огрубевший в передрягах последнего года войны.
Хана вздрогнула от неожиданности.
– Шоэль! – выпаливает она дорогое имя.
А вот и ее ладошка в его руке – такая маленькая и близкая… Сердце Шоэля сжимается, он погребен под лавиной чувств, мыслей, воспоминаний. Хана снимает пальто и садится за стол, мать наливает ей стакан чая. «Надо же, – думает Шоэль, пронзенный неожиданной аналогией. – Ведь когда-то и Йоэль, мой отец, точно таким же молодым солдатом сидел за столом напротив бледного лица любимой девушки… Вот и я теперь повторяю тот же путь… как странно…»
– Когда ты приехал, Шоэль?
– Несколько дней тому назад.
– И не дал о себе знать?
– Хотел сначала найти жилье.
Как участник гражданской войны Шоэль имел право получить комнату в Одессе.
– И где ты сейчас живешь?
– В квартире Эпштейнов на Арнаутской… – Шоэль улыбается. – Ты помнишь их, Хана? Мы когда-то обедали там в конце семнадцатого.
Конечно, Хана помнила. Где они сейчас, Эпштейны – очаровательная Гита, джентльмен Цадок с его роскошной лысиной, маленький Арик? Оказывается, во время беспорядков Эпштейны покинули Одессу и перебрались в Румынию. Там, возле города Яссы, Цадоку принадлежали лесные угодья, и семья обосновалась в этом городе. В квартире же на Арнаутской осталась их бывшая служанка Полина со своим сыном Васенькой и молчаливым ухажером Митей, который дождался-таки своего часа. Ведь сердцу-то не прикажешь, не вытравишь оттуда юношескую любовь. Так что Митя оставил законную супругу с тремя детьми и переехал к своей Поленьке, а там и мальчик Вася на свет появился.
Сначала Поля встретила Шоэля настороженно. Она уже распоряжалась имуществом Эпштейнов как своим собственным и опасалась, что Шоэль будет претендовать на вещи. Но Шоэль успокоил бывшую прислугу: ему требовалась только комната и самое необходимое – кровать, два стула и стол… ну, может быть, еще и пианино. И Поля успокоилась. Хотя, честно говоря, особого выбора у нее не было – как поспоришь с инвалидом гражданской войны, да еще и близким родственником прежних хозяев?
– Приходи ко мне, – сказал Шоэль Хане. – Посмотришь, как я устроился.
Софья Марковна насторожилась. Можно было не придавать особого значения девчоночьей любви трехлетней давности, но теперь… Горе и старость озлобили женщину, она потеряла способность сочувствовать, даже перестала замечать, как больно иногда ранит душу собственной дочери. Поднявшись из-за стола, Софья Марковна занялась домашними делами, и Шоэль снова поразился произошедшей с ней разительной перемене. Ее сникшая, словно растаявшая фигура напоминала опустошенный сосуд и вызывала огромную жалость.
Тем временем прошло первое напряжение долгожданной встречи, и Хана успокоилась.
– А что с твоей ногой?
Шоэль ждал этого вопроса с некоторой тревогой – он еще в госпитале переживал из-за ноги. Но, как говорится, от такой темы не уйдешь, и он рассказал Хане о том, что у него была повреждена кость, но в госпитале его лечили хорошие специалисты, и они в один голос заверяли, что через несколько месяцев все пройдет. А пока он немного прихрамывает, и единственно чего боится, так это как бы его не прогнала одна прекрасная девушка… Потому что – кому же нужен инвалид?
Стараясь говорить в шутливом тоне, Шоэль встает и, прихрамывая, делает несколько шагов от стола к окну и обратно. Он помнит это окно с давних пор – сейчас на нем висят те же занавески, хотя и основательно выцветшие за прошедшие годы. Шоэль возвращается к Хане, останавливается перед ней и спрашивает изменившимся голосом:
– Ну как, прогонишь меня?
Ответом ему – улыбка. Это улыбка не той, прежней, маленькой Ханеле – теперь Шоэлю улыбается взрослая, знающая себе цену красавица. И, тем не менее, – это та же прелестная улыбка, которую он помнит с давних пор, которая жила в его сердце все эти годы.
Взгляд Ханы становится задумчивым. Перед нею стоит молодой красноармеец, оборванец в застиранной гимнастерке, да и сапоги соскучились по сапожнику. Она и Шоэль, Шеилка, Шееле… Им нужно так много рассказать друг другу. Ей всего девятнадцать, но она так повзрослела за дни постигшего семью страшного горя! Похоронила брата, научилась выживать среди опасностей военного времени, поддерживала родителей. После окончания школы она пойдет учиться на врача.
– А как же любимая математика? – шутливо спрашивает Шоэль. – Не нужно ли помочь?
Хана снова улыбается. Это так, она никогда не любила математику, хотя училась всегда ровно. Но на медицинском, слава Богу, много математики не требуется.
Шоэль тоже делится своими планами. Он хочет поселиться в Одессе. Летом навестит родителей и вернется обратно. Нужно продолжить учебу, получить высшее образование. Они говорят, перебивая друг друга, глаза блестят и смеются. Этот незнакомый солдат вдруг снова стал прежним Шоэлем, гимназистом далекого времени, образ которого целых три года не давал Хане покоя.
– Ты должен идти на медицинский!
Щеки девушки раскраснелись, в душе ее настраивает струны маленькая певучая скрипка. Софья Марковна, занятая домашними делами, то и дело недовольно поглядывает на двух сидящих рядом молодых людей. Волнение дочери ей более чем не нравится. В доме не переводятся ухажеры, а Хана все чего-то ждет да страдает. Неужели – по этой детской любви трехлетней давности? А вокруг такие варианты! Взять хотя бы того же Мишу, что ходит вокруг нее вот уже несколько месяцев – студент, и с серьезными намерениями.
Без сомнения, Миша куда лучше подходит Ханочке, чем этот хромой провинциал! Кто он вообще, из какой семьи? А вот мишин папа, Эдуард Ефимович Бернштейн, был в свое время владельцем завода по производству электротоваров. Правда, завод-то большевики отобрали, но быть такого не может, чтобы копилка Бернштейнов оскудела – что-то в ней обязательно застряло! И вообще, это уважаемая одесская семья – даже по нынешним беспросветным временам Бернштейны сохраняют дух какой-то респектабельной особенности. А что Шоэль? – Сын бедняка из далекого захолустья! Сидит себе и пялится на Ханеле – ее единственное сокровище!
