Тихо возвращаюсь в комнату и, спрятав ножницы и иголку с ниткой обратно в шкатулку для вышивки, принимаюсь осматриваться по сторонам. Взгляд невольно падает на передник и чепчик Лизхен, небрежно оставленные на тахте у окна. Такая неаккуратность, скорее всего, не очень уместна. И какая-нибудь другая фройляйн, не я, тут же сделала бы невнимательной служанке выговор. Хотя, возможно, что у другой фройляйн Лизхен и не оставляла бы свои вещи где не попадя. Но мне сейчас это как раз таки и радует. Белый чепец и фартук отлично помогут меня скрыть, они ничем не отличаются от других точно таких же служебных элементов одежды, и я на первый взгляд вполне сойду за служащую любого аристократического дома. А такие люди в толпе более чем невзрачны.
Быстро схватив находку, закидываю ее к своему платью на этажерку, и, увидев, что до часа побудки осталось буквально десять минут, быстро ложусь в кровать, укрываясь по самые уши одеялом.
Глава 37
Ровно через десять минут, секунда в секунду, дверь отворяется и в комнату тихо проскальзывает Лизхен. Она на цыпочках подходит к окну, раскрывает тяжелые парчовые шторы, впуская в комнату яркий солнечный свет, и лишь затем приближается ко мне и легонько трясет за плечо.
– Фройляйн! Фройляйн Цветана! Проснитесь!
Я медленно открываю глаза, потягиваюсь, переворачиваясь на спину, и недоуменно хлопаю ресницами.
– Уже пора? – невинно спрашиваю, стараясь придать голосу заспанную хриплость и сонливую тягучесть.
– Да, фройляйн. Пора, – кивает служанка. Она очень придирчиво осматривает меня, выискивая малейшие признаки притворства и неискренности, но мой вид остается все таким же безмятежным и слегка сонным.
Внутренне я даже восхищаюсь тем, настолько искусно и естественно у меня получается притворяться и хитрить. Раньше я и слова неправды не могла выдавить, чтобы не покраснеть, как свекла. Теперь же ложь слетает с моих губ легко и непринужденно, и это заставляет задуматься – не лисья ли сущность мне помогает?
Словно нехотя, поднимаюсь с постели и шлепаю босыми ногами в ванную комнату, чтобы показательно освежиться после дневного сна. К моей легенде никто не должен подкопаться.
Вода и впрямь творит чудеса, я хоть и не спала, но пару раз плеснув себе в лицо, все равно начинаю ощущать бодрость и свежесть. А усталость, глухая тоска и ставшее уже привычным беспокойство отступает, вместо него тело наполняется бурлящей энергией и нетерпением. Моя б воля, я уже сейчас бы бежала, прямо этой ночью. Но я понимаю, что мне нужно время. Торопится в таком деле, не менее опасно, чем затягивать.
К вечеру мой оптимизм и горячий энтузиазм несколько поубавляется, а на его место приходит страх. Что случится, если меня поймают? Если я снова попаду в руки герра канцлера? Больше он со мной не будет носиться, как курица с яйцом. Я же понимаю, что сейчас у меня весьма привилегированное положение, а ведь может быть и иначе. Холодок пробегает по сердцу, заставляя поежится. Где-то глубоко в душе закрадывается мелкая трусливая мыслишка, что может и не стоит затевать все это. Но я быстро ее отбрасываю. У меня есть маленький шанс, огромное преимущество и проработанный план, что может пойти не так?
Ночь потихоньку зажигает на небе звезды, дневная тишина сада, наполняется обычными для такой поры шорохами и звуками, которые доносятся сквозь открытое окно. Где-то там кипит, бурлит и буяет жизнь. Она манит меня, зовет, притягивает настолько сильно, что я буквально ощущаю зуд под кожей и острое желание вновь обрести силу и ловкость зверя. Но когда знакомая приятная волна превращения пробегает по телу, тут же одергиваю себя и поспешно захлопываю оконную створку. Соблазн оказывается настолько велик, что я едва не попалась. Если бы Рейнхард увидел меня в обличии лисы, то это перечеркнуло бы весь мой план. Нельзя себя вести так безрассудно.
Тихо хлопает дверь в гостиной, слышаться тихие шаги и приглушенный разговор. Это Дитрих встречает герра канцлера, чтобы доложить о моем самочувствии. Лекаря несказанно обеспокоил мой дневной сон, и он после обеда тут же примчался меня осматривать. А затем еще и вечером, чтоб уж наверняка. Такая навязчивая забота и внимание меня неимоверно угнетают, душат. Появляется ощущение, что ко мне относятся, как к маленькому несмышленому ребенку. Но я-то ведь давно уже взрослая девушка.
Голоса не стихают, разговор, судя по всему, затягивается, и я невольно навостряю уши, при чем буквально навостряю. Каким-то образом мне удается задействовать лисий слух. Я на самом деле ощущаю, как мои человеческие уши начинают улавливать те звуки, которые я раньше не смогла бы услышать.
– Полагаю, здесь замешана больше психология, герр канцлер, – мягко говорит Дитрих. – Девочка не показывает, но она напугана.
– Чем это, позвольте спросить, – хмыкает Рейнхард. Я буквально вижу, как его губы при этом искривляются в скептической улыбке. – Я ее не обижаю, забочусь. Цацек этих, женских, накупил. Чего ей боятся? Она даже дерзить мне начала. Торговаться. Так несчастные испуганные жертвы себя не ведут.
Прикрываю рот ладонью, чтобы не выдать срывающийся с языка возмущенный возглас. Бесчувственный чурбан! И вообще, когда это я дерзила?
– Это вполне может быть признаком страха, – возражает доктор. – Поймите и ее. Она оказалась в новом мире, в новом доме, человек среди оборотней. Она не понимает, что вы от нее хотите, не знает, чего ей ждать. Вы бы поговорили с ней о ее роли в вашей жизни.
– И получить еще один нож в спину? – едко замечает Рейнхард.
Сердце подкатывает к горлу, и начинает гулко стучать. Горечь в его голосе странным эхом отдается в моей душе.
– Не думаю, что фройляйн Цветана на такое способна, – замечает Дитрих.
– А если ей предложат то, о чем она мечтает больше всего на свете? – устало вздыхает мужчина. – Ее я знаю неделю, а с Клариссой с детства был знаком. Мы ведь росли вместе. И что я получил в ответ? Ее не остановили ни детская дружба, ни наши близкие отношения. Что уже говорить об этой девочке, которая и сама не знает, чего хочет. Иногда мне кажется, что она неведомое взрывоопасное вещество в моих руках. Далеко держать рискованно – неведомо, кто им воспользуется, и близко чревато – в любую минуту рванет.
Дальше я слушать просто не могу, быстро забираюсь в постель и, скрутившись клубочком, прикрываю уставшие глаза. К горлу подкатывает тошнота. Отвращение к себе, подслушивающей чужие разговоры, смешивается с чувством сострадания и какой-то неведомой глухой затаенной тоски. Лишь через несколько минут я понимаю, что эта тоска принадлежит вовсе не мне…
Но мужчины тоже заканчивают беседу и тихо прощаются. А затем дверь в спальню осторожно отворяется, слышатся шаги, шорох одежды и скрип пружин прогнувшегося матраса. Я усиленно делаю вид, что сплю, он, возможно, даже верит.
Глава 38
Ночью, измученная дневными волнениями, чувством вины и тревожными мыслями, сплю, как убитая, но просыпаюсь ровно в тот же час, что и каждое утро. К моему глубокому удивлению, Рейнхарда уже и след простыл, хотя эти несколько дней мы всегда завтракали вместе. Только примятая подушка и скомканное покрывало свидетельствуют о том, что со мной ночевал еще кто-то.
Что послужило причиной такого внезапного ухода герра канцлера? Разговор с Дитрихом? Воспоминания о Николь? Или нежелание находится рядом с “взрывоопасным веществом”? Последняя причина отчего-то ранит глубже остальных.
Позволяю себе пока поваляться в постели, ожидая появления Лизхен, и прогоняю еще раз последовательность действий побега.
Мне нужно, чтоб было все идеально, иначе и затевать эту аферу не следует. Кроме того, в моем, во всех отношениях гениальном, плане существует единственный, но огромный пробел – мне пока неизвестно, почему все засыпают, когда я превращаюсь в лису. В том, что эти два события неразрывно связаны, сомнения не возникают, как и то, что я причастна к этому явлению. Но... одно большое “Но” – как мне удается наслать сей дивный волшебный сон? Кто я вообще? Что я? Откуда это у меня?
