— Bienvenido a Venezuela! — сказала она мне.
— Muchas gracias, senorita hermosa! — улыбнулся я в ответ.
Ее улыбка на мгновение стала еще шире; удивленно взлетели тонкие черные брови, в глазах мелькнули веселые искорки. В следующую секунду она уже переключилась на идущего за мной пассажира:
— Bienvenido a Venezuela!
— Thanks, — буркнул пассажир по-английски. Это был высокий желчный голландец, сидевший рядом со мной в самолете. Испанского он почти не знал и очень возмущался тем, что таможенные декларации, которые нам раздали в полете, были составлены не на английском.
— Черт знает что, — ворчал он, разглядывая свою декларацию. — Вот что такое «maletas»? Здесь спрашивают: есть ли у меня с собой maletas? Это что, дети? Они хотят знать, путешествую ли я с детьми?
Я объяснил ему, что maletas — это вовсе не дети, а чемоданы, то есть багаж, но после этого он стал смотреть на меня как-то косо.
— Проклятая жара, — прошипел он, протискиваясь в дальний угол автобуса. Он был в длинном черном пальто, вполне пригодном для зимнего Амстердама, но в тропиках смотревшемся дико. Я мысленно похвалил себя за то, что избавился от зимних вещей еще в Шереметьево. Пришлось чуть померзнуть в очереди у трапа, зато теперь в футболке и легких джинсах я чувствовал себя комфортно.
Я путешествовал налегке: в сумке у меня была смена белья, свитер, который я снял еще в самолете, зубная щетка, бритва, фотоаппарат и роман Стивена Кинга «Томминокеры». В багаж я сдал рюкзак с курткой и зимними ботинками, а также спальный мешок. Я не был уверен в том, что он мне понадобится, но наличие спального мешка придавало собранным мною вещам необходимую солидность и основательность.
Паспортный контроль я прошел на удивление быстро, а таможенного не заметил вовсе. Взяв с крутящейся черной ленты свой рюкзак, я вышел через «зеленый коридор» в шумный, заполненный веселой толпой зал и огляделся.
Человека с табличкой «Денис Каронин» я заметил сразу же. На фоне черноволосых, смуглых венесуэльцев он выделялся, как чайка среди ворон. Человек был высок, худощав и голубоглаз. Его длинные светлые волосы, падавшие на плечи, обхватывал тонкий разноцветный поясок, придавая ему сходство не то с хиппи, не то с героем фильма-сказки «Садко».
Я подошел к нему и протянул руку.
— Денис.
— Ну, привет, Денис, — сказал Садко, опустив табличку. — Так вот, значит, ты какой, северный олень. А я Петр Игоревич Трофимов, эсквайр.
— Почему «эсквайр»? — спросил я.
Он пожал худыми плечами.
— Нравится. Но ты можешь звать меня просто Петя. Как говорится, «сall me Ishmael» .
На вид эсквайру было лет двадцать пять, и я решил, что воспользуюсь его предложением.
— МГИМО заканчивал, Петя?
— Обижаешь, — скривился Садко. — МАИ. С красным дипломом, между прочим. Я бортинженер нашего богоспасаемого судна. Вообще-то оно называется «Ил–76», но все наши зовут его «Китом».
— МАИ — фирма, — сказал я искренне. — Я пять лет там в клубе «Волна» отзанимался.
Эсквайр Трофимов взглянул на меня с некоторым интересом.
— Аквалангист, что ли? У меня в «Волне» девчонка была, мы с ней гуляли на третьем курсе. Вика Славникова, может, знаешь ее?
Я напряг память.
— Черненькая такая? С короткой стрижкой?
— Ну да! И с вот такими сиськами, — он показал, с какими именно. Проходивший мимо усатый уборщик покосился на нас и одобрительно поднял большой палец. — Ну, тесен мир.
Петя хлопнул меня по плечу и забрал сумку.
— Ты попал в правильное место, Денис! Держись старика Трофимова, и не пожалеешь о том, что приехал в Венесуэлу.
Я и так не думал ни о чем жалеть. Вокруг бурлила незнакомая, немного загадочная жизнь; слышалась торопливая креольская речь, я ловил обрывки разговоров: «К сожалению, сеньора Маркос не смогла приехать, но просила передать донье Имельде свои самые искренние поздравления»; «Кретин Ампаро продал свои акции в тот самый момент, когда они наконец-то начали расти, и теперь рвет на себе волосы»; «Я же говорила тебе, что дон Симон ни за что не уступит этот виноградник Маурицио, он ведь терпеть не может всю их семью»; «Ловцы жемчуга опять бастуют, требуя повышения платы, — долго еще мы будем терпеть это безобразие?». С огромных телеэкранов ослепительно улыбались черноволосые красотки, рекламирующие дорогие автомобили и белоснежные яхты. А за прозрачными стенами аэровокзала плавился под беспощадным карибским солнцем таинственный город Маракайбо.
Мы вышли из стеклянных дверей на раскаленную площадку, забитую разномастными такси. К нам тут же бросились несколько водителей, наперебой предлагая свои услуги. Петя, руководствуясь непонятными мне мотивами, ткнул пальцем в толстого мужичка с круглыми, как у совы, глазами.
— Отель «Эксельсиор», десять баксов.
— Veinte, senor! — завопил мужичок радостно. — Двадцать, и я довезу вас и вашего друга до «Эксельсиора» с максимальным комфортом. Вы увидите фантастические виды нашего великолепного города!
Видно было, что из всего сказанного Трофимов уловил только числительное «двадцать».
— Ты чего, с дуба рухнул? — спросил он по-русски. — За двадцать я и сам тебя куда хочешь довезу. Десять и то много.
На этот раз ничего не понял водитель. Радостно повторяя «Veinte, senor, veinte!», он сделал попытку отобрать у Пети мою сумку. Петя сумку отдавать не торопился, и у меня возникло нехорошее предчувствие, что первой жертвой их языкового барьера падет мой багаж.
— Прошу прощения, сеньор, — сказал я таксисту вежливо, — боюсь, мы не готовы заплатить ту сумму, которую вы просите. К моему величайшему сожалению, мы вынуждены отказаться от услуг вашего прекрасного такси и поискать более дешевый вариант.
У мужичка отвалилась челюсть.
— Так сеньор испанец? — спросил он озадаченно. — Тысяча извинений, я принял вас за гринго.
Я не стал его разубеждать и потянулся за своей сумкой. Но таксист упрямо замотал головой.
— Раз вы не гринго, я, конечно, отвезу вас в «Эксельсиор» за десять долларов. Двадцать — цена для богатых американцев, вы понимаете? А если вы из Испании, то это совсем другое дело. Я хочу сказать, мы здесь совсем иначе относимся к своим испанским родственникам, чем к американцам. Мы здесь, в Венесуэле, не очень-то любим гринго, но испанцы нам почти родня...
Не переставая болтать, он подвел нас к видавшему виды «Фольксвагену Гольф» и с большими предосторожностями погрузил мой рюкзак и сумку в багажник.
— Ну ты и чешешь, — с уважением протянул Трофимов. — Где так наблатыкался?
Я едва не ответил — «в институте военных переводчиков», — но тут вспомнил, что такой же вопрос мне неделю назад задавал Рикардо.
— У меня мама — преподаватель испанского, — сказал я. — Сколько себя помню, со мной только на нем и разговаривала.
