Сергей угадал ее состояние, снова обнял, прижал к себе…
– Всё, милая, всё обошлось! Не казни себя!
– …Они любили друг друга, мама и отец, – говорила Слада. – Но было им счастья – одиннадцать месяцев. Венчались они тайно, сразу после смерти Симеона. Дед, может, и разрешил бы дочери выйти замуж за любимого, своего ближника, но Петр – никогда. Венчались и покинули Булгарию. Петру в первые годы царствования было некогда их искать. После искали. Может, сам Петр, может, ромеи… Но мама умерла через две седьмицы после моего рождения. Об этом в Киеве все знали. Отец распустил слух, что, мол, я тоже умерла. После женился на моей кормилице. Момчил – ее сын. Кормилицы… Она умерла уже в Полоцке, от поветрия. Отец нас отослал в Торжок, а сам остался с ней, заболел и тоже умер. Так вот мы с Мышом и осиротели. А потом появился ты…
– М-да… До чего ж замысловатая штука – жизнь, – пробормотал Духарев. – Выходит, я уже два десятка лет женат на булгарской кесаревне. Может, стоит потребовать себе булгарский престол?
– Тебе – нет, – очень серьезно ответила Слада. – А Артем – может. Если не станет Петра и его сыновей…
– …или вместе с ним не придут пятьдесят тысяч гридней киевского князя, – продолжил Духарев. – Еще жив кое-кто из тех, кто воочию видел кесаря Симеона и подтвердит, что правнук – вылитый Симеон. Если я скажу князю…
– Пожалуйста, Сережа, не говори ничего Святославу! – взмолилась Слада.
– Но почему? Он действительно может добыть Артему престол!
– Сережа, если Святослав возьмет престол Булгарии, он сам его и займет. Но даже если и он решит сделать Артема соправителем, я все равно этого не хочу! Не хочу, чтобы Артем стал таким, как его дядя Петр. Не хочу, чтобы мои дети убивали друг друга ради кесарской мантии!
– Ну почему сразу – «убивали»! – возразил Духарев. – Можно же иначе. Мирно…
– Можно. Когда на землях мир, а не война.
– Ну не знаю…
Духареву, который мысленно уже видел своего сына в тронном зале преславского дворца, трудно было отказаться от этой мысли. Но Слада, конечно, права. Если бы Артем добыл власть сам – другое дело. Но получив ее от Святослава, он вряд ли сможет удержать ее без мечей русов. И будет он не наследником прадеда, а ставленником завоевателя.
– Хорошо, – кивнул Духарев. – Я ничего не скажу князю… Пока. Но если он сам узнает…
– От кого? От Такшоня? От кесаря Петра? Зачем им рассказывать? А другим Святослав попросту не поверит. Ты ведь его знаешь…
– Знаю, – кивнул Духарев.
Олег и Игорь даже и не помышляли о том, чтобы захватить столицу Византии. Они ходили на ромеев, чтобы взять добычу и выговорить своим купцам лучшие условия для торговли. Святослав же видел себя не у врат Царьграда, а внутри его стен.
Он ничего не сказал князю. И Артему тоже. Решил: скажет, когда они двинутся на Булгарию. Тогда скажет непременно, потому что ни он, ни Слада не имеют права решать за сына. Артем сам выберет свою судьбу. Пожелает сразиться за наследство – Сергей его поддержит. Нет – на «нет» и суда нет. Хотя какой это был бы козырь для Святослава – иметь под рукой кровного потомка Симеона-воителя!
Впрочем, чем больше Духарев об этом думал, тем более склонялся к мысли, что Слада все-таки права. В шахматной партии, которая называется «жизнь», стоит пешке внезапно превратиться в фигуру, как на нее тут же обрушивается лавина ударов. Взять хотя бы Машега. Казалось бы, вся Хузария должна радоваться, узнав, что вместо алчного и жестокого Йосыпа ею теперь управляет не просто наместник Святослава, а благородный и справедливый потомок древнего хузарского рода. Как бы не так! Нескольких месяцев не прошло – и хаканат вскипел, словно перегретый котел. Половина родовитых хузар посчитала себя глубоко оскорбленной тем, что Хузария оказалась под властью язычника Святослава. Половина оставшихся решила, что ее вожди могут управлять ничуть не хуже равного им Машега. Так что кратковременная идиллия сменилась очередной усобицей. Знающие люди предполагали, что дровишки в костер, на котором бурлил хузарский котел, подбрасывают византийцы, арабы и все, кто желает откусить от такого лакомого куска, как Хузария.
Машега, конечно, слопать не так просто. Опираясь главным образом на своих родовичей, он прижал к ногтю наиболее опасных оппонентов. Но смута не утихла. Все шло к тому, что в наиболее важных хузарских крепостях придется расположить гарнизоны русов… К чему это приведет, неизвестно. Известно лишь то, что лучший воин степи оказался весьма слабым политиком. Святославу уже не раз намекали, что его надо бы заменить кем-нибудь более подходящим… Но великий князь киевский смещать Машега пока не собирался. Отправил в Итиль Свенельда. Князь-воеводу бывший его дружинник, а ныне наместник Хузарии уважал. Вдвоем они кое-как урегулировали большую часть конфликтов. А тут, как нельзя кстати, набежали торки, которых Машег геройски втоптал в степную пыль… Но все равно вопрос оставался открытым. Даже Духарев понимал: новым хаканом Хузарии Машегу не быть. Даже под патронатом Святослава. Не годится он на эту роль.
Точно так же и Артем, даже если все сложится для него отменно, может оказаться не пригоден для роли кесаря…
Две недели спустя Духарев, как и планировалось, отправился в Полоцк – вместе с Устахом и юным княжичем Владимиром. Предложение исходило от Духарева. Святослав не возражал: Сергей поделился с ним кое-какими планами. Разумеется, с Владимиром поехал и его дядька Добрыня.
В Полоцке юный княжич впервые увидел Рогнеду, тоже юную – лишь на несколько лет старше Владимира, – но уже красавицу. Увидел и запомнил. Княжна же лишь мельком взглянула на Святославова ублюдка от какой-то холопки. У ее отца (да и у братьев тоже) было немало детишек, рожденных от челяди. Но никто не считал их княжичами. Мальчики, рожденные от теремных девок, могли стать «детскими», будущими дружинниками. Таким полагала Рогнеда и этого мальчишку, которого зачем-то привез с собой дядька Серегей. Так думала Рогнеда. А какие мысли рождались в голове княжича Владимира, которому определили место в нижнем конце стола, вместе с гриднями, слева от дядьки Добрыни, сказать трудно. Но возможно, именно тогда было положено начало всем братоубийственным войнам, которые веками будут истощать Русь.
А вот в Новгороде, традиционном сопернике Полоцка, княжича с Добрыней приняли иначе – с почетом. В Новом Граде были иные обычаи. И принимали здесь не друзей князя полоцкого, а посланников великого князя киевского.
Новгородский наместник в последнее время часто болел, следовало подыскать ему замену, и Ольга уже нашла опытного боярина из своих ближников. Но тщеславные новгородцы воспротивились. Они не хотели наместника – они хотели князя! Не далекого – в Киеве, а собственного князя, как в прежние времена. Пусть этот князь будет под рукой Киева, но сидеть он будет в Новгороде. «А не то, – грозились новгородцы, – мы себе сами князя найдем! Хоть бы и нурмана, но своего! Чтоб отстаивал нас перед прочими!»
