И он тут! – роковой человек Алексеева. То никого не дозваться, то все тут.
Потекло от Гучкова, но не в ответ на все отчаянные запросы Ставки:
– Комбинацию с Главнокомандованием великого князя я раньше находил желательной и возможной. Но события идут с такой быстротой, что теперь это назначение укрепило бы опасное подозрение в контрреволюционных попытках и опасно заставило бы народные массы сохранять боевую позицию. Лично я убеждён в безусловной лояльности великого князя в отношении нового порядка, но невозможно это внушить народным массам.
Вот этого Алексеев и не понимал! Кто ж были ещё народные массы, если не солдаты, которые любили великого князя и ждали его?
– … Поэтому высказываю твёрдое убеждение в совершенной необходимости отказа великого князя – в пользу вашу. Его благородный патриотизм пусть продиктует ему это решение – и оно поможет нам водворить успокоение в умах здесь, в центре.
Ну, если они так тверды – не отбиваться же без конца? Не предлагали же звать ещё кого-нибудь нового, и самому Алексееву не предстоял какой-то прыжок, он оставался на том же месте.
– Если так, то к 10 марта приезжайте в Могилёв сами, чтобы в словесной беседе с великим князем всю деликатную сторону… А при выборе заместителя надо обсудить вопрос…
Алексеев не гнался за таким постом, но занять его конечно мог. Однако представил себе открытое негодование Рузского и затаённую за улыбкой кусающую злобу Брусилова.
– … не остановиться ли на лице одного из главнокомандующих? к которому народные массы могут отнестись с большим доверием, чем к человеку, работавшему начальником штаба у Государя? Новое назначение должно быть принято и всеми главнокомандующими без неудовольствия.
И будет осложнение с румынским королём – как ему подчиниться очередному генералу?
Гучков отвечал с решительностью:
– Положение столь серьёзно, что все вопросы о деликатности должны быть навсегда устранены. Великий князь поймёт всю необходимость шага. Никого другого, кроме вас, мы не видим. Если мы теперь упустим время, то через несколько дней обстановка может ещё измениться. Вы можете удесятерить доверие к вам правительства и свою популярность в народе, если примете ряд решений. Например: если б вам удалось немедленно устранить генерала Эверта, полная неспособность которого… И если в дальнейшем примете широкие меры устранения заведомо неспособных генералов, то ваше положение упрочится быстро и твёрдо. Но их надо принять безотлагательно. Никогда я не был так уверен в своей правоте, как давая вам эти советы.
Быстро усвоил гражданский Гучков пост военного министра! Разгонять генералов? Растерялся Алексеев от такого напора:
– Все такие меры в данную минуту… Как начальник штаба не имею права принять, ибо мне это не предоставлено законом… Уже объявлено великим князем, что 4 марта он вступил в должность… Сперва надо изменить положение служебное, а засим только… те или другие решения… И примите во внимание нашу бедность выдающимися силами генералов. Широкие меры встретятся с недостатком подходящих людей. Заменять одного слабого таким же слабым – пользы мало…
Но Гучкова не поколебало: он так же рвался вперёд:
– Вполне понимаю, что вы не можете провести эти меры тотчас, но нам нужно ваше внутреннее решение. Можем ли мы рассчитывать, что вы поддержите совет великому князю об отказе от Главнокомандования? Совершенно не могу согласиться относительно затруднительности найти даровитых генералов для замены ряда бездарностей. Такие новые назначения, произведенные с одного маха, вызовут величайший энтузиазм и завоюют громадное доверие!
Широко-о шагал! Широко-о!…
– Но приезд князя Львова и мой в ближайшие дни в Ставку совершенно исключён. Мы будем в состоянии переговорить с великим князем только по телеграфу. Понимаю всю затруднительность вашего личного положения, но прошу вас дать согласие. Если мы с вами не примем этих решений свободно и добровольно, то они будут нам навязаны со стороны.
Вот как они поворачивали! Не только с ними согласиться, но ещё и собственными руками всё сделать. Но ещё на себя и взять всю тяжесть объяснения с великим князем? – да ещё в дурацком положении заместника…
– С глубоким огорчением я должен буду говорить с великим князем… Я полагаю – вы пришлёте ему письмо, а уже затем дополните разговором по аппарату… Лично я очень хотел бы остаться в моём нынешнем положении. И готов честно сотрудничать с каждым, кого избрало бы правительство на должность Верховного… Конечно, долг прежде всего, и придётся принять неминуемое… Хотя в моём здоровьи после болезни остались некоторые…
– От имени князя Львова и своего повторяю, что кроме вас никого у нас не имеется в виду. Письмо великому князю будет послано. Покажите ему эту ленту…
Уже и кончался разговор? А к ним обоим было столько много, Алексеев добивался их несколько дней… Но через весь навал неожиданности вспомнилось только одно:
– Потревожу вас неподходящим посторонним вопросом. Граф Фредерикс приказал отцепить свой вагон в Гомеле и просит разрешения ехать в Петроград. Если возможно, разрешите старику: он совсем уже утратил память и способность распоряжаться даже собой.
Гучков:
– Советуем графу Фредериксу пока не возвращаться в Петроград – никаких гарантий его безопасности. Передайте графу, что с его семьёй всё благополучно, подробности поздней.
И без того было хлопот, но втесался ещё этот граф Фредерикс: вослед пришло сообщение из Гомеля, что граф, бедняга, арестован там.
Обезумевшего старика было жаль, да перед собою не мог отвести Алексеев и собственную вину, что его туда отправил: вероятно, перезаботился, никто бы Фредерикса в Ставке не тронул, ничего б не было.
И пришлось ещё этой ночью давать князю Львову новую телеграмму: чтоб не держали несчастного Фредерикса под арестом.
