Бывший глава Государственного банка зашелся в кашле. Сидящий рядом с ним камергер Шток принялся растирать ему спину. Остальные десять обитателей камеры молча наблюдали эту сцену со своих мест.
«Провал, проклятье, — подумал Алексей. — Почему провалилась группа Трауппа? Пока все было четко».
После ноябрьского переворота (а в этом мире он был именно ноябрьским, поскольку действовал григорианский календарь; было еще одно отличие от известных Алексею событий: сигнал к перевороту дала не «Аврора» — флот остался нейтральным к конфликту — а гудок с Путиловского завода) всевозможные офицерские, дворянские и интеллигентские заговоры возникали в больших количествах. ЧК, хоть и не успела еще приобрести особого опыта политической полиции, раскрывала их играючи. По интеллигентской привычке «заговорщики» куда больше болтали, чем действовали. Тем и выдавали свои намерения секретной службе новой власти. Собственно, как неоднократно убеждался Алексей, встречаясь с этими заговорщиками, даже если бы они постарались сделать хоть что-нибудь, то наверняка бы проиграли. Слишком много было в них неуверенности, слишком увлекались они теоретическими рассуждениями и соблюдением надуманных правил. Алексей, долго практиковавшийся под руководством Костина в выхватывании револьвера на скорость, знал прекрасно простую истину: потянулся к оружию — твоя задача выстрелить точно и в кратчайшее время. Если задержишься, выстрелит противник. Любые рассуждения и сомнения уместны до того момента, когда ты решил стрелять. Аристократы этого не знали, но это знали очень хорошо большевики, потому и выигрывали.
А еще об этом хорошо знал адмирал Оладьин. Оттого тщательно законспирированная сеть заговора и тайная организация, названная «Североросский национальный конгресс», несли наименьшие потери от террора новой власти. Дата предстоящего восстания была поводом для серьезных споров внутри верхушки заговора. В конце концов было решено отложить выступление до разгона Учредительного собрания. Судьба грядущей говорильни была ясна и без тех сведений, что сообщил Оладьину Алексей. Ни один здравомыслящий человек не мог предположить, что такие люди, как большевики, левые эсеры и анархисты, захватившие власть в ноябре, отдадут ее на основании какой-то резолюции Учредительного собрания. Сейчас только эти политические партии обладали реальной вооруженной силой. И похоже, только ее, вооруженную силу, и уважали сами. Однако заговорщики решили, что восстание должно выглядеть как реакция народа на разгон Учредительного собрания и узурпацию власти. В приватной беседе Оладьин сообщил Алексею, что наилучшим моментом для переворота считает предстоящий кризис в отношениях между большевиками и немцами, когда Ленину придется все же бросить силы на Западный фронт. А значит, надо было ждать. Ждать и расширять заговор. Но вот группа Трауппа провалилась. Провалился и Алексей, придя в качестве связника на конспиративную квартиру.
«Черт, — подумал Алексей, — маховик красного террора уже крутится вовсю. Даже если ничего не докажут, могут просто пустить в расход в отместку за какого-нибудь убитого и ограбленного в переулке комиссара. Обидно, особенно сейчас».
Лязгнул отпираемый замок, дверь распахнулась, и на пороге возник солдат в шинели без погон и с красной повязкой на рукаве.
— Татищев, — выкрикнул он с сильным акцентом, — на допрос.
Охрану тюрем и основных государственных объектов несли латышские стрелки — большевистская гвардия. Хотя, насколько знал Алексей, там хватало и бывших пленных немцев и австрийцев.
Алексей поднялся и пошел к выходу, готовясь к новым побоям.
Войдя в кабинет следователя, он прикрылся рукой от направленной в глаза лампы. Конвоир толкнул его вперед.
— Садитесь, гражданин Татищев, — раздался знакомый голос.
— Павел?! – не сдержался Алексей.
— Оставьте нас, — бросил Павел конвоиру, указывая Алексею на табурет, стоящий перед столом.
Павел был в традиционной чекисткой кожанке, галифе и сапогах. На боку у него висела деревянная кобура с маузером. Алексей сел. Конвоир вышел и закрыл за собой дверь.
— Ну вот, — произнес Павел, — как и договаривались, встретились при иных обстоятельствах. А тебя крепко отделали, — добавил он, рассматривая синяки и кровоподтеки на лице Алексея. — Но ты у нас стойкий оловянный солдатик, рот на замке. Надо ли?
— Где мой следователь? — проговорил Алексей.
— Это дело передано мне.
— Который я у тебя? — осведомился Алексей.
— Какая разница? — буркнул Павел. — Работы много.
— Сравнить хочу, — произнес Алексей. — Ты сколько человек в расход отправил?
— Около двадцати.
— Ведешь в счете, — покачал головой Алексей. — Я только дюжину, считая тех твоих дружков.
— Нарываешься, — бросил на него злобный взгляд Павел. — Ничего, надеюсь, больше ты никого из наших не прикончишь.
— Расстрел, как я понимаю, гарантирован, — процедил Алексей.
— Отчего же? — парировал Павел. — Признайтесь во всем, дайте честное слово не бороться против советской власти, и мы вас отпустим.
— Ой ли? — склонил голову набок Алексей.
— Лешка, — глаза Павла блеснули. — Мы же договорились — друг в друга не стреляем.
— Тебе не обязательно это делать самому, — спокойным тоном произнес Алексей.
— Хватит, — хлопнул ладонью по столу Павел. — Я сказал — все. А сейчас, гражданин Татищев, прошу вас сообщить, с какой целью вы явились на квартиру гражданина Трауппа двадцать седьмого ноября сего года.
— Я же сказал, — отозвался Алексей, — за книгой «История Северороссии от воцарения князя Андрея до государыни Елизаветы Петровны» в прижизненном издании Ломоносова.
— Леша, — Павел вышел из-за стола и сел на него перед Алексеем, — я же тебя знаю. При твоей упертости на антикоммунизме тебе сейчас делать больше нечего, как читать книги Ломоносова, который здесь был северороссом. Я же знаю, что ты сейчас участвуешь во всех заговорах, которые только смог найти. Слушай, я хочу тебя спасти. Честно. Не ради нашей дружбы или даже Санина, который все пороги на Гороховой и в Смольном ради тебя обил. Знаешь, неделю назад я включил в расстрельные списки того адвоката, что меня в пятнадцатом на суде отмазывал. Законченным контрреволюционером оказался, скотина. Но я верю, что ты еще не потерян для нас, что ты разберешься, кто прав, и встанешь на нашу сторону. Ты умный, ты поймешь. Я хочу спасти тебя ради нашего дела и ради того, чтобы ты не кончил свои дни так глупо и бесполезно, когда есть такой шанс. Но никто и никогда не поверит мне, если я скажу, что флотский офицер, известный своим неприятием советской власти и реакционными взглядами, вдруг в эти дни занялся изучением истории Средних веков.
