Виски – напиток дорогой, потому что его трудно купить. В вечно неспокойном Шотландском королевстве попробуй еще найди этот виски. Крестьянин, сделавший этот напиток, должен спуститься со своих гор, сберечь виски и дождаться прихода иноземного корабля. А за это время его могут трижды убить. Сначала завистливые соседи, увидевшие, куда он идет. Потом местный феодал, желающий получить для себя и виски, и вырученные за него деньги. А потом – разбойники в самом порту, всегда готовые облапошить и ограбить деревенского горца-простофилю.
Этот бочонок с виски Хаген хранил у себя в каюте для какого-нибудь торжественного случая. Теперь этот случай наступил. Под радостные крики матросов бочонок вскрыли, и капитан с чувством трепетной гордости наблюдал, как тяжелый золотистый напиток льется в подставленные оловянные кружки.
Что за радости у моряка в плавании? Скудная еда, качка, теснота в матросском кубрике. Только и удовольствия, что дождаться хорошего случая и крепко выпить. В порту – проще и веселее. Там легче добыть горячительного, а потом можно и побуянить, отвести душу. Это уж не говоря о женщинах, которые в изобилии стягиваются в порт со всей округи.
А в открытом море – хуже. Там есть только ты и напиток в твоей кружке. Ты выпьешь его сначала одним махом, вторую порцию – в три приема, а третью будешь растягивать до самого конца. Будешь сидеть на палубе и глядеть перед собой осоловелыми глазами, и перед взглядом твоим будет лишь бескрайняя гладь и простор.
– За капитана! – кричали матросы.
– За жену капитана, прекрасную Ингрид! За дочь капитана Нордстрема, ставшую капитаншей Хаген!
Пленники, сидевшие в трюме и предоставленные в этот вечер самим себе, слышали с палубы беспорядочные вопли и могли только догадываться о том, как веселье нарастало и как постепенно стихало по мере того, как выходили из строя один за другим упившиеся моряки.
– Еще не пора? – спрашивал Степан у своего друга. – Еще не время?
И каждый раз колдун отрицательно качал головой. Он сидел нахохлившись и смежив веки, как бы прислушиваясь к чему-то. Степан знал, что в отличие от него и от других пленников, Лаврентий слушает не крики с палубы, а как бы заглядывает внутрь себя. Спрашивает себя, готов ли, пора ли уже приступать к колдовству, не рано ли…
В руках Лаврентия был зажат странный предмет, который утром принесла в фартуке Ингрид. Это была изогнутая деревянная трубка с утолщением на конце, в котором имелась выемка. От предмета исходил отвратительный запах, объяснить который не было никакой возможности.
– Хаген почти не расстается с этой штукой, – торопливо пояснила девушка, тайком протягивая в окошко диковинный предмет. – Все время жжет там траву и втягивает в себя дым.
– Но что это? – спросил Степан, повертев предмет в руках и не поняв его назначения.
– Это трубка, – сказала Ингрид, озираясь, не заметил ли кто ее манипуляций. – Хаген говорит, что трава, которую он жжет и дымом которой дышит, называется табак. Табак растет в Вест-Индии, его привозят оттуда.
– Табак? – переспросил Степан и показал трубку внимательно наблюдавшим за ним стрельцам, которые смотрели на трубку не отрываясь и лишь недоуменно качали головами.
– Я видел такое, – вдруг сказал Демид. – В Москве один купец из немецкой земли дышал дымом через это отверстие. Вдохнет в себя, задержит в груди, а потом выдохнет. Вонища шла…
– Вест-Индия, – задумчиво проговорил хозяин Хявисте. – Когда я возил однажды товар в Швецию, там в порту мужики рассказывали об этой земле. Там живут люди с красной кожей. Красные люди…
О Вест-Индии Степану приходилось слышать в монастыре от старца Алипия. Тот даже показывал на глобусе очертания этой неведомой земли. Объяснял, что лежит она за морями-океанами и на коче туда никогда не доплыть.
– Богатые земли там, – рассказывал Алипий. – И золотом и серебром, и много людей из дальних от нас стран плавают туда, чтобы разбогатеть. Только говорят, что богатеют немногие, а все больше погибают в тамошних землях от голода да от болезней. А болезни там лихие, каких у нас и не знают.
Впрочем, Лаврентия все это не интересовало – у него имелись свои заботы. Он деловито повертел трубку в руках, поморщился от запаха и только коротко спросил у Ингрид:
– Это для колдовства?
По его мнению, дышать дымом неведомой травы – явный признак колдовства. Может быть, это нужно для общения с духами добрыми и бесами злыми?
Ингрид пожала плечами.
– Не думаю, что это колдовство, – ответила она. – Хаген сосет дым отсюда, из этой дырочки, но вид при этом у него не такой, как бывает, когда колдуют.
– Откуда ты знаешь, какой бывает вид, когда колдуют? – усмехнулся с видом знатока Лаврентий. – Впрочем, какая разница? Если с этой штукой капитан не расстается, она мне подходит.
Но девушка еще не хотела уходить, не получив ответа на главный волновавший ее вопрос.
– Так я могу теперь быть спокойной? – спросила она у колдуна. – Ты точно справишься? А то это чудовище смотрит на меня такими глазами, что я боюсь.
– Не бойся, – утешил ее Лаврентий. – Это у него недолго продлится. Уж я постараюсь.
Когда крики с палубы стали звучать все реже и стало ясно, что свадебное торжество заканчивается, колдун встал во весь рост, упираясь головой в потолок низкого кубрика.
– Освободите место, – хрипло сказал он. – Уберите ноги, мне нужно пространство.
Он надел изготовленную накануне шапку. Сшитые вместе по три и висящие на нитках железные шарики глухо звякали при каждом движении головы. Лаврентий присел и слегка подпрыгнул на полусогнутых ногах – послышался звон.
Зажав в обеих руках трубку Хагена, колдун начал приплясывать на месте. Цепь, тянущаяся от его ошейника, не давала ему развернуться, но постепенно все тело его пришло в движение.
Голова тряслась, плечи ходили ходуном, а запрокинутое лицо не выражало ничего. Только из шевелящихся губ доносилось бормотание – складное, непрерывное, словно колдун заговаривал или заклинал что-то. Слов было не разобрать, только иногда Степан слышал названия различных животных – медведя, белки, лисицы, тюленя. Лаврентий обращался к духам предков, воплотившихся в зверей и составляющих тотемы потусторонних покровителей людей…
Колдун просил помочь ему в его действиях. Судя по всему, духи что-то отвечали, потому что время от времени тело колдуна сотрясалось судорогой, а по застывшему окаменевшему лицу проходила рябь.
Пляска Лаврентия ускорилась, он подергивался всем телом и явно был уже не в этом мире, а где-то далеко – там, где обитали души умерших предков. Он начал временами вскрикивать тонким, будто не своим голосом. Это было подобно пронзительным возгласам, какие издают при большом удивлении или при встрече с кем-то, кого не ожидал увидеть.
