Когда узнали, что я воевал, я тут же получил звание «капо», то есть капрала. Сейчас, из-за немцев, слово «капо» звучит неприятно, а тогда ничего особенного. Я пытался их научить стрелять. Некоторые даже не подозревали, зачем существует мушка, тем более, как вставлять обойму, а половина еще и говорила на каком то местном диалекте, который не все испанцы понимают. Так что, я тебя, с твоими проблемами, очень хорошо понимаю и даже сочувствую, — улыбнулся Ицхак.
Через неделю нам роздали по пятьдесят патронов, и мы пешком отправились на фронт. Если не считать, что мы рвались воевать с фашистами, а сидели несколько месяцев на одном месте, все было просто замечательно. Там гористая местность, еще хуже, чем здесь. Чтобы остановить атаку, достаточно было выкопать несколько окопов и посадить в них взвод с пулеметом. Без большого перевеса и огромных потерь, до противника невозможно было добраться. Вот только это касалось и нас, и их. Вот мы и сидели из месяца в месяц, время от времени пытаясь попасть в кого то на той стороне и ходя в разведку на ничейную землю, не столько с целью что то узнать, сколько для развлечения. Мы постепенно превращались в каких то ужасно грязных, завшивленных существ, без особых желаний и с однообразными разговорами и жратве, бабах и теплом сортире. Знакомо, правда? И ведь, что обидно, мне тоже. Только я за пятнадцать лет уже успел забыть. Сидишь, трясешься от холода и думаешь: «И почему я такой дурак? Совсем не плохо дома было»
С профессиональной точки зрения война велась дилетантски, а основная стратегия была предельно простой собираешь побольше народу, и «Ура», прямо в лоб. Побеждали те, кто был лучше вооружен. Нацисты вместе с итальянцами поставляли оружие Франко, СССР — республиканцам. В результате, русские имели возможность диктовать свои условия. Советское оружие распределялось через коммунистическую и союзные с ней партии. Коммунисты тщательно следили за тем, чтобы как можно меньше этого оружия попадало в руки их политических противников. Нам, не присылали практически ничего.
Кто-то сказал, что революция должна уметь себя защищать...
— Ленин, — автоматически отреагировал я, на знакомую фразу.
— Тебе лучше знать, — согласился Ицхак. — Вот, после Испании, я уверен, что на одном сельском хозяйстве страна существовать не может. Если она получает оружие от других, то при малейшем непослушании поставки прекратятся и воевать станет нечем. А поставщики решают свои, совершенно отличные, от местных задачи. И не только оружие, хотя это и важно, невозможно нормально жить, если людей, даже в мирное время, не могут обеспечить простейшими вещами — одеждой, транспортом, связью... Бутылками, в конце концов... Если чего-то нельзя сделать из-за отсутствия сырья, значит надо больше выпускать того, что можно, вроде лекарств, и продавать за границу. А на эти деньги покупать отсутствующее.
Так, то, что в Испании было мало своих заводов — это еще ладно. Хуже, что перешедшие под управление рабочих коллективов промышленные предприятия работали на кого угодно, только не на нужды фронта. Они продолжали выпускать исключительно товары массового спроса — кровати, металлическую мебель, утюги и др., которые легче и прибыльнее было сбывать. В лучшем случае крупные современные заводы вместо тяжелого вооружения производили холодное оружие, револьверы и гранаты.
Рабочую неделю вообще урезали до 36 часов. Постоянно митинговали в рабочее время. А уйти с рабочего места или украсть что-нибудь с производства, стало уже не проступком, а нормальным явлением. Вот русские и диктовали свои требования. И, первым делом, занялись троцкистами. Ты понимаешь, война идет, а они ловят врагов в тылу. Не за развал производства, что понятно, а за сотрудничество с фашистами.
Сначала потребовали сдать оружие. Все знали, что нового не привезут, и естественно отказались. Коммунисты попытались взять силой. Несколько дней в Барселоне шла перестрелка. Потом вроде бы все стихло и успокоилось, но центральное правительство подтянуло войска. 15 июня полиция внезапно арестовала Нина, руководителя P.O.U.M, в его кабинете и в тот же вечер совершила налет на гостиницу «Фалкон», арестовав всех, кто там был, главным образом приехавших в отпуск ополченцев. Гостиница была немедленно превращена в тюрьму. Очень скоро она оказалась до предела набитой заключенными. На следующий день P.O.U.M. объявили нелегальной организацией и закрыли все бюро, книжные лавки, санатории, центры Красной помощи. Одновременно полиция начала без разбора арестовывать всех людей, имевших хоть какое-нибудь отношение к P.O.U.M.
Никто на передовой не знал о запрещении P.O.U.M. Все штабы ополчения P.O.U.M., центры Красной помощи и другие органы работали, как ни в чем не бывало. Барселонские газеты ничего не писали о происходящем, а другие до нас не доходили. Вот, как раз в эти дни, я получил отпуск и поехал погулять. Первый же патруль, увидев в документах, «29 дивизия», вежливо проводил меня тюрьму. Я не сопротивлялся, с чего бы? В комендатуре разберутся, что я только что с фронта. Вот только власти очень не хотели, чтобы отпускники вернулись назад и рассказали, что происходит. Могла, ведь вся дивизия сняться с позиций и двинуться наводить порядок. Так что я приземлился до особого распоряжения. Ни в чем, собственно, меня не обвиняли. Достаточно было факта службы в поумовском ополчении. Полгода просидел. Одних приводили, других уводили, а я все сидел. Говорили, что расстреливают. Не знаю, может быть. Нина так больше никто и не видел. Сначала, советские товарищи заинтересовались мной, на допросы водили. Только я им, как тебе, про Махно не рассказывал. Сообщил им, что уехал в 1920г, после революции. Ничего интересного. Так что, похоже, про меня забыли, были и более интересные люди, и когда израильское консульство дозналось, где я нахожусь, отпустили меня без больших проблем. Сразу во Францию, возвращаться на фронт воевать за коммунистов, как-то желания уже не было.
Когда мы приехали, каждого, кто записывался в ополчение, уверяли, что он находится здесь только по своей доброй воле и может, если пожелает, демобилизоваться, когда настанет время его отпуска. Теперь оказалось, что правительство передумало, считает ополченцев солдатами регулярной армии и рассматривает желание вернуться домой, как дезертирство. Так что на границе увольнительные документы иногда признавали, а иногда — нет. Но я проехал по израильскому паспорту, и вопросов не было.
— Слушай, — говорю, — а вот тебя не раздражает что я русский? Ты ж нас, должен сильно не любить.
— Я не люблю большевиков, даже если они переименовались в коммунистов, а русские очень разные, как и евреи.
